Лётчик и девушка - [20]

— В больницу, Лиз. В реанимацию. Ты уж прости, что сегодня так…

— Всё в порядке, Ма. Я готова.

Лиза погасила свет в кабинете. По светлым, долгим лестницам золотого дворца-лабиринта они заспешили на улицу.

Несмотря на позднее время, в фойе внизу у раздевалки толпились дети. Лиза узнала знакомых. «Значит, четверг, — вспомнила она, — в четверг у них хор». Звукоизоляция во дворце-школе была отличная, и в кабинет Ма не доносились ни пение хора, ни вой медных инструментов в неумелых руках. Здесь, в фойе, слышались отголоски: кто-то наверху ещё занимался. Художественное отделение школы опять поменяло выставку — теперь темой её была «Золотая осень». Совсем недетские по стилю и величине работы красовались на стенах. Напоследок Лиза вдохнула — не лёгкими, а иначе — тот свет и юную силу, которыми полнились золотистые стены.

На улице шёл дождь. Ноябрьская ночь обливала прохожих недобрым простудным душем. Вчерашний снег растаял, блёклые огни фонарей отражались в глубоких лужах, но не давали света. Ма что-то проворчала. Лиза не расслышала слов, но прочитала мысли. «Да, — согласилась она, — на проезжей части море разливанное».

Ма остерегалась, что проезжающие машины их обольют, и меняла мир словом — чтоб не облили. Лиза бы не стала тратить могущество на такую мелочь, но Ма знала лучше.

Они вышли на тротуар и встали под фонарём.

Некоторое время Ма спокойно ждала, потом медленно подняла руку — коротенькую, полную, перетянутую браслетами и перстнями. Спустя пару минут рядом с ними притормозила синяя иномарка, отворила дверцу. Водителем оказался мужчина средних лет с красивой и несовременной бородой барда.

— Нам, — размеренно сказала Ма, — в Первую Градскую.

И по лизиной спине пробежал холодок. Неспроста, выходило, остановилась именно эта машина… Бородач-водитель, услышав адрес, точно поблёк, стал старше своих сорока. Глаза его потемнели. Он посмотрел на Ма, и психохирург едва заметно кивнула.

— Сам туда еду, — сказал он. — Садитесь.

Лиза юркнула на заднее сиденье. Ма села рядом с шофёром. Осторожно и бережно, самыми кончиками пальцев Лиза окунулась в его сознание — и закусила губу. Да, у неё был большой опыт. Она много чувствовала чужого горя. Но каждое новое горе казалось первым, самым первым в счастливом доселе мире, и резало сердце, словно ланцет…

Водитель ехал в Первую Градскую.

«Политравма, — донеслись до Лизы спокойные мысли Ма. — Черепно-мозговая тож. Несчастный случай с ребёнком. Кома». Больше Ма ничего не знала. Но Лизе было достаточно: она поняла, что им предстоит сделать.

Выводить людей из комы она тоже умела, делала это дважды. Ей даже не пришлось учиться — с первого раза получилось само. Ма потом долго шумела, бегала кругами и восторгалась Лизой, всё пыталась доказать ей, что она уникум и самородок… Лиза не ценила в себе то, что давалось без труда, и слова Марты Андреевны её смутили. Она только порадовалась, что может помогать людям ещё и так.

«Вывести из комы, — думала она, — на самом деле очень просто… И почему Ма так растревожилась? Что-то тут важное зарыто». Для медиума кома выглядела очень страшно: тьма, неизмеримые бездны, за которыми грезится Остров Яблок… сени за порогом смертной избы. Но стоило пройти чуть глубже видимого спектра, и оставалось только взять человека за руку и показать выход.

Если, конечно, он хотел жить дальше.

«Может, в этом дело?» — спросила Лиза.

Ответа не было. Седеющий, украшенный узлом волос с нефритовой шпилькой затылок Ма не шевельнулся. Лиза подумала, что в Первой Градской вряд ли определяют такие вещи. Политравма есть политравма.

«Ребёнок, — продолжала размышлять она. — Может, несчастный случай — не такой уж случай? Может… это кто-то вроде меня-маленькой? Только ему было ещё хуже, гораздо хуже, чем мне, он не знал, как спастись, и поэтому вызвал к себе несчастье… Если так, то это действительно будет очень сложно. И… и…» Дальше Лиза не могла проговорить даже мысленно. Она опасалась, что не сможет помочь. Если малышу, впавшему в кому, действительно было настолько плохо, она его просто не сумеет уговорить.

Прошло двадцать три года жизни, и у Лизы появилась Марта Андреевна. Лиза любила Ма, и Ма её любила.

Любит ли кто-нибудь того, маленького?…

У ворот больницы курил высокий седой мужчина в белом халате. «Хирург», — поняла Лиза, едва они вышли из машины. Марта Андреевна медленно-медленно закрывала дверцу, даже водитель успел выйти.

Старый хирург показался Лизе очень красивым. У него было чеканное, волевое лицо разведчика из советских фильмов, впалые щёки, нос с лёгкой горбинкой и ярко-голубые глаза. Марта Андреевна подошла к нему, чуть прихрамывая, утиной походкой. Он подался вперёд, как леопард, бросил сигарету. Он оказался чуть ли не вдвое выше маленькой Ма.

— Здравствуй, Костя, — хрипловато проговорила Марта Андреевна. — Это Лиза, моя медиум. Лиза, это Константин Владимирович Сорин.

Лиза на мгновение закрыла глаза.

Так вот оно что…

«Почему ты не вышла за него замуж, Ма? Тогда, тридцать пять лет назад?…» Безнадёжная любовь сидела в Константине Владимировиче как мелкий, с иглу, осколок снаряда сидит возле сердца. Лиза поняла, что однажды осколок может начать движение, и тогда… Марта Андреевна подёргала её за рукав, возвращая к реальности. Подошёл водитель синей машины.