Летчицы. Люди в погонах - [52]

На берегу продолжали стрелять, пули глухо взбивали воду. Идти с каждым шагом становилось труднее, боль в бедре разрасталась.

«Только бы дойти… Только бы дойти…»

Но тут пуля обожгла ему правый висок, в глазах поплыли желтые круги. К счастью, речка была в этом месте неглубокой, вода доходила только до плеч, можно было держаться на ногах.

Постояв несколько секунд, Растокин двинулся дальше. Голова кружилась, во рту было солоно, сухо, он сделал несколько судорожных глотков речной воды.

Выбравшись на берег, оставил там офицера, а сам снова вошел в речку, чтобы помочь товарищу. Карпунин еле держался на воде, и когда подошел Растокин, бессильно повис у него на плече.

– Держись, Иван, теперь все в порядке… – подбадривал он. – Теперь мы дома…

На берегу Растокин подвернул на нем гимнастерку, осмотрел рану. Осколок пробил грудь чуть ниже правого соска и вышел под лопаткой. За это время он потерял много крови, ослаб. Дышал тяжело, хрипло, шла горлом кровь.

Растокин снял с себя нижнюю рубашку, разорвал на куски, забинтовал ему грудь, туго завязав узел сзади.

Он и сам ощущал невероятную слабость и такую боль в бедре, что вынужден был сесть на замшелый пень. Кровь из раны виска теплой струйкой стекала по щеке.

Перевязав куском рубашки голову, Растокин принялся обследовать бедро.

Пуля, вероятно, задела кость: когда он нажимал на бедро, боль отдавалась во всем теле.

Немцы не стреляли, о чем-то спорили. Темнота скрывала их.

Посидев с минуту на пне, Растокин встал, прихрамывая на левую ногу, подошел к офицеру, пошевелил за рукав. Но тот не двигался, глаза его были закрыты. Приложив к груди руку, он не ощутил ударов сердца, да и само тело уже остыло и немного закостенело.

«Вот не повезло!» – злобно выругался Растокин, думая и о тяжелом ранении друга, и о своих ранах, и о смерти пленного.

Тихо застонал Карпунин.

– Ну что, Иван? Как чувствуешь себя?

Карпунин лежал на спине, долго молчал, потом сдавленно прохрипел:

– Плохо, друг… – Говорить ему было трудно, он снова умолк.

– Ничего, Ваня, все будет хорошо… Переждем день в ельнике, а ночью к себе, в роту…

– Как немец? – спросил Карпунин после некоторого молчания.

– Умер… От ран…

– Жаль. Как же теперь без «языка?»

– Но у нас есть штабные документы. Карты, приказы… – утешал Растокин.

– «Язык» лучше… – Карпунин закашлялся, на губах показалась кровь. Растокин перевернул его на бок. – Ты иди, Валентин, иди… один… Положи меня… под куст, прикрой… ветками и иди… А я полежу тут… Если что… Сын у меня… Поведай при случае…

– Ты что? Я тебя не оставлю, понял? Не оставлю! И выбрось из головы эти глупые мысли! – в сердцах выпалил Растокин, взвалил его себе на плечи и, пригибаясь под тяжестью, заковылял в сторону болот.

Однако сил у него хватило не надолго. Бедро все сильнее и сильнее раздирала адская боль, голова кружилась, в глазах плыли оранжевые круги… Не пройдя и сотню метров, он окончательно выдохся, осторожно положил на землю Карпунина, прилег и сам. На востоке тускло светлел горизонт, свежий ветерок обдувал мокрое лицо.

«Может, и не надо было связываться с этим штабом? – раздраженно подумал Растокин. – Провели бы под мостом еще одну ночь… Взяли бы «языка» тихо, без стрельбы. А так… И сами еле-еле ползем, и без «языка»… С часовым тоже промашку дал… Остался жив, поднял тревогу. Все спешка! А может, и не зря? Как-никак, раздобыли карту, штабные документы… Пригодятся. Да и немцев с десяток уложили…»

Эти рассуждения немного успокоили его. Полежав еще минут пять, Растокин взвалил на себя Карпунина и, разгребая траву руками, пополз дальше. Опираться приходилось лишь на правую ногу, левая волочилась, как жердь.

Между тем заря на востоке разгоралась все сильнее, багрово-красные отблески ее вызывали в душе тягостное состояние. Точно такое же утро было в первый день, когда они отсиживались на болотах, но оно тогда не было таким гнетущим и печальным, не вызывало чувства обреченности и страха, как сейчас.

Растокин остановился, перевел дыхание, закрыл глаза. Сердце билось учащенно и сильно, его удары отдавались в ушах.

«А если Карпунин не выдержит?» – пронзила его страшная мысль. Он тут же положил его рядом, перевернул на спину, посмотрел в лицо. Губы его были плотно сжаты, кровь на подбородке застыла густым слоем, щеки впали и отдавали той восковой белизной, которая появляется у мертвых.

Испугавшись, Растокин начал лихорадочно растирать и массировать ему грудь, затем припал к его холодным губам своим ртом и стал усиленно вдыхать воздух. Но Карпунин не подавал никаких признаков жизни. Растокин ткнулся лицом в траву, плечи его судорожно задергались.

– Я не оставлю тебя, Иван, не оставлю, слышишь? – шептал он, в бессильной злобе сжимая кулаки. – Не оставлю…

Взвалив его на спину, пополз вперед. Густая трава мешала ползти, царапала лицо, шею. Он все чаще и чаще останавливался, дышал трудно, загнанно. Затылок наливался свинцовой тяжестью, отрывочные и беспорядочные мысли путались в голове.

Растокин остановился, приоткрыл глаза, облизал сухие, шершавые губы. Небо было золотисто-светлым, первые лучи солнца обдали теплом верхушки берез, маленькими алмазами засверкали на листьях. И будто сквозь сон донеслись до Растокина далекие разрывы мин. Ему стало жарко, трудно дышать. От пыли и гари небо стало черным, а взрывы удалялись все дальше и дальше и затихли совсем…