Лествица, возводящая на Небо - [14]
28. Когда же я противоречил, представляя истинному оному наставнику немощь рода нашего и то, что, может быть, многие по причине напрасного или и ненапрасного взыскания могут отторгнуться от паствы, тогда тот исполненный премудрости муж сказал: «Душа, привязавшаяся ради Христа любовью и верой к пастырю, не отступает от него даже до крови, особенно же если она получила через него исцеление своих язв, памятуя сказавшего: ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Христовой (Рим. 8, 38). Если же душа не привязалась таким образом, не утвердилась, не прилепилась, то удивляюсь, если таковой человек не тщетно пребывает на сем месте, будучи соединен с пастырем притворным и ложным повиновением». И действительно, тот великий муж не обманулся в своем мнении, но и удержал овец в своей пастве, и наставил, и привел к совершенству, и принес Христу, как непорочные жертвы.
Об Аввакире
29. Послушаем еще и подивимся премудрости Божией, обретающейся в скудельных[27] сосудах. Находясь в той же обители, я удивлялся вере и терпению некоторых новоначальных и тому, как они с неутомимой твердостью переносили от настоятеля выговоры и укоризны, а иногда и отгнания и терпели это не только от настоятеля, но и от других меньших. Для душевного назидания спросил я одного из братий, уже пятнадцать лет жившего в той обители, по имени Аввакир, которого, как я видел, почти все обижали, а служители едва не каждый день выгоняли из трапезы, потому что тот брат от природы был несколько невоздержан на язык. «Брат Аввакир, – сказал я ему, – за что тебя всякий день выгоняют из трапезы, и я часто вижу, что ты идешь спать без ужина?» Он отвечал: «Поверь, отче, сии отцы мои искушают меня, точно ли я монах? И так как они делают это не вправду, то и я, зная намерение их и великого отца, терплю все без отягощения и вот уже пятнадцать лет живу, имея сию мысль; как и сами они, при вступлении моем в обитель, говорили, что до тридцати лет искушают отрицающихся от мира. И справедливо, отче Иоанне, ибо неискушенное золото не бывает чисто».
30. Тот доблестный Аввакир, пребыв в том монастыре по моем пришествии туда два года, отошел ко Господу, и когда был при смерти, сказал отцам: «Благодарю, благодарю Господа и вас, ибо за то, что вы меня на спасение мое искушали, я семнадцать лет был свободен от искушений бесовских». Правосудный пастырь повелел положить его как исповедника по справедливости со святыми, почивающими в том месте.
Об архидиаконе Македонии
31. Обижу я всех ревнителей добра, если погребу во гробе молчания добродетель[28] и подвиг Македония, первого из тамошних диаконов. Этот усердно служивший Господу муж однажды, когда приближался праздник святого Богоявления, за два дня до него испросил у пастыря позволение сходить в Александрию по некоторой своей надобности, обещаясь скоро возвратиться из города по случаю наступающего праздника и приготовлений к оному. Но диавол, ненавидящий доброе, воспрепятствовал тому архидиакону, и он, отпущенный, не поспел в обитель к святому празднику в назначенный срок, а пришел на другой день. Пастырь отлучил его за это от священнослужения и низвел в чин последних между новоначальными. Но этот добрый диакон терпения и архидиакон твердости так беспечально принял такое определение отца своего, как бы не он, но кто другой кто-нибудь подвергся запрещению. Когда же он сорок дней провел в том состоянии, премудрый пастырь опять возвел его на степень диаконства, но по прошествии одного дня Македоний умолял авву оставить его в запрещении и прежнем бесчестии, говоря, что он сделал в городе непростительный грех. Преподобный знал, что архидиакон говорит неправду и ищет этого только ради смирения, но уступил доброму желанию того подвижника. Удивительное было тогда зрелище! Старец, почтенный сединою, пребывал в чине новоначальных и усердно просил всех, чтобы о нем помолились. «Ибо я, – говорил он, – впал в блуд преслушания». Мне же, смиренному, тот великий Македоний сказал за тайну, почему он добровольно прибегнул к пребыванию в таком уничижении. «Никогда, – говорил он, – не чувствовал я в себе такого облегчения от всякой внутренней брани и такой сладости Божественного света, как теперь. Ангелам, – продолжал он, – свойственно не падать и даже, как некоторые говорят, совсем невозможно пасть; людям же свойственно падать и скоро восставать от падения, сколько бы раз это ни случилось; а только бесам свойственно, падши, никогда не восставать».
32. Эконом оной обители открыл мне о себе следующее: «Когда я был еще молод, – говорил он, – и ходил за скотом, я пал однажды весьма тяжким душевным падением. Но как я привык никогда не таить змия в недре сердца, то и того змия, схватив за хвост (под чем разумею я конец или оставление дела), показал врачу, он же с веселым лицом, тихо ударив меня по щеке, сказал: „Поди, чадо, продолжай, как прежде, службу твою и отнюдь ничего не бойся“. Приняв это с горячей верой, я по прошествии немногих дней удостоверился в моем исцелении и, радуясь, а вместе и трепеща, продолжал путь свой».
