Лестница ; Плывун - [18]

Неудавшийся побег

Споем же гимн безрассудству! Ему, безрассудству действия, сметающему все доводы про и контра ради одной цели, достижимой, как кажется, лишь слепым и дерзким напором, перед которым рушатся (иногда) стены и которое, разумеется, гораздо привлекательнее, чем трезвый и глубокий анализ, приводящий к бесполезной трате времени в тот момент, когда нужно действовать, действовать, действовать!

Споем гимн безрассудству поэта, самому безрассудному из всех безрассудств, хотя и самому простительному, когда он, вооруженный лишь душевным смятением и словарем обиходных слов, пытается в ночной тиши выразить невыразимое, забывая даже о том, что это же старались с большей или меньшей степенью безрассудства сделать до него легионы предшественников. Только так! Другого способа нет, и потому поэт — это раб и одновременно восхитительный любовник безрассудства, от которого ему перепадают время от времени минуты пьянящей удачи.

Споем гимн безрассудству ученого, которое вопреки всем здравым смыслам заставляет его ставить опыт, обреченный на провал; ставить его под скептические и соболезнующие вздохи коллег, владеющих стройным аппаратом теорий. Споем гимн безрассудству нелепых путей, без которых не было бы ни эйнштейновской теории относительности, ни квантовых законов (да простит меня неискушенный читатель!).

Мы не будем петь гимна безрассудству любви, ибо это завело бы нас слишком далеко и надолго отторгнуло бы от нашего героя, болтающегося в настоящий момент в двадцати метрах над землей на тонкой бельевой веревке. Отметим лишь и его прекрасное безрассудство, которое — увы! — не приведет его к желанной цели, как уже догадался читатель, ознакомившись с названием данной главы.

Но почему? Не хитрит ли здесь автор, желая оттянуть как можно далее развязку этой странной истории? Не подсунет ли он в нужный ему момент какого-нибудь летающего чертика или еще кого, кто втащит нашего героя обратно в столь ненавистную ему комнату? Это было бы слишком уж фантастично!

А почему бы и нет?.. Впрочем, успокойтесь, читатель! Автор рассказывает правдивую, хотя и несколько странную историю, и черти здесь ни при чем. Нагородить можно какой угодно огород, и если бы в этом было дело… о! чего бы только не появилось на этих страницах.

А раз дело не в этом, то пора бы и задуматься, о чем говорят вышеперечисленные факты. На что они, так сказать, указуют? И в первую очередь этим следовало бы озадачиться нашему герою, вместо того чтобы, напугав насмерть старуху безумным требованием во что бы то ни стало веревки, висеть сейчас довольно нелепо на фасадной части старого петербургского дома… да еще высоко!., да еще зимой!., да еще веревка, того гляди, лопнет!

Однако вернемся к нашему повествованию. Вы когда-нибудь спускались по отвесной стене, пользуясь тонкой бечевкой? Смею уверить, что это не такое уж простое занятие, доступное разве что альпинистам, вроде одного из моих друзей, причем, как я понимаю, главная трудность состоит в преодолении собственного страха, не говоря уж о том, что для указанного дела должны быть в наличии развитые мышцы.

Пирошников преодолел страх, вынуждаемый к тому обстоятельствами, но обстоятельства не могли в одно мгновенье превратить его в тренированного гимнаста, и потому, свершив несколько прерывистых перехватов руками вниз, наш герой почувствовал, как одеревенели его мускулы, пребывавшие до сей поры в состоянии вялости и апатии. Возникла срочная потребность в передышке, и Пирошников, находящийся как раз на уровне окна следующего нижнего этажа, судорожно уцепился за оконную раму в том месте, где располагается форточка (последняя была открыта внутрь), и подтянулся поближе к карнизу, чтобы поставить на него ногу. Приобретя таким образом точку опоры, наш герой на секунду расслабился и перевел дух. Карниз был покрыт коркою льда, и стоять на нем надо было с большой осторожностью, но все-таки это же не висеть на руках! Пирошников, не опуская головы, скосил глаза вниз и увидел, что земля почти не приблизилась. Он почувствовал, что оторваться от спасительного карниза будет достаточно трудно, и ощутил внутри некую невесомость внутренних органов, что всегда сопутствует страху. Только тут до него дошло, что его, пожалуй, могут увидеть из комнаты, в окне которой он расположился, и наш герой опасливо заглянул в форточку. Комната, как ни странно, размерами и формой отличалась от только что покинутой Наденькиной, хотя и была расположена точно под нею. В комнате горел свет, несмотря на то что день уже наступил. Правда, что это за день? Декабрьский, пасмурный, мутный день, от которого света в дома сквозь узкие окна почти не проникает. Пирошников сообразил, что свет в комнате ему на руку, потому как из освещенного помещения в окнах кажется темно, но тут он услышал разговор, разом прервавший его умозаключения.

— Возьмем для примера какую-нибудь реальную модель, вполне доступную нашим непосредственным ощущениям. Пускай это будет лестница… — услыхал из комнаты наш герой и, естественно, вздрогнул, поскольку всякое упоминание о лестнице содержало теперь для него определенную угрозу. Голос, исходивший изнутри, принадлежал, судя по тембру, пожилому мужчине, которого Пирошников не видел. По всей вероятности, тот был скрыт углом оконного проема. Затаив дыхание и приблизив ухо к форточке, от которой распространялись теплые токи воздуха, пахнущие табаком, молодой человек превратился в слух, не забывая, впрочем, крепко держаться одной рукою за веревку, а другой за оконную раму.