Лесовик - [79]

– Вам повезло, что у меня нашлась вот эта книжица, – сказал он. – Не так уж часто к тебе обращаются с подобными просьбами, чтобы держать ее под рукой.

– Отлично. Можете начинать, как только у вас будет все готово.

– Ладно, понял. Я по-прежнему считаю, что все это чушь собачья, но тем не менее. О боже, – добавил он, отыскав в книге нужное место.

– Что случилось?

– Для такого дела полагается иметь святую воду.

– Разве у вас нет святой воды?

– Думаете, у меня ее целые запасы? Что бы я с ней делал? Не хранить же мне ее в доме, как портвейн, согласитесь. Одну минутку, здесь объясняется, как ее приготовить. Нам необходимо… Послушайте, ей-богу, неужели вам нужно, чтобы я разыгрывал этот спектакль? Для этого требуется…

– Если сказано про святую воду, давайте святую воду. Не будем топтаться на месте. Что вам нужно?

– А, черт. Ладно. Мне понадобится немного воды и немного соли.

Я принес из кухни полный кувшин и насыпал на тарелку немного соли из солонки на одном из обеденных столов.

– Очевидно, от нас для чего-то требуется вроде как очистить продукт. – Он наставил на соль указательный и средний палец и прочитал: – «Заклинаю тебя Господом нашим, Богом живым и святым, избавься от скверны, порождение земли, – здесь он сделал крестное знамение, – дабы могла ты очиститься от воздействия всех сатанинских сил во имя Адоная, который есть Господин ангелов и человеков…»

Я подошел к окну. Мне пришла в голову мысль еще раз поискать распятие, которое мне так и не удалось найти сегодня на рассвете, но я почти не сомневался, что, исполнив свое предназначение, оно вернулось к тому, кто дал его мне, и вместо этого стал ждать. Через пару минут очень тихий голос заговорил со мной – настолько тихий, что его можно было услышать, лишь стоя в нескольких футах от окна:

– Каковы твои намерения? Ты решил уничтожить меня?

Следя взглядом за пастором, я украдкой кивнул.

– Я укажу тебе путь, как обрести несметные богатства, ты сможешь брать любую из земных женщин себе в любовницы, у тебя будет вся слава, какую сулит война, и та, которую обещает мир, так что, прошу, оставь свои замыслы.

Я покачал головой.

– Я изгоняю все сатанинские чары и само семя зла, – читал пастор. – Я заклинаю их святою Церковью Христовой, пусть скуют их накрепко цепями и швырнут во тьму кромешную, где пребудут они до дня покаяния своего и воскресения, дабы не тревожить им слуг Господа нашего…

Когда тихий голос заговорил вновь, в нем звучал кроме мольбы еще и страх:

– Я стану ничем, ибо мне навсегда отказано в покаянии. Я стану бесполезным прахом до скончания века. Может ли поступать так один человек по отношению к другому? Вам хочется сыграть роль Господа, мистер Оллингтон? Но Господь, по крайней мере, проявил бы сострадание к тому, кто согрешил против него.

Я снова покачал головой. Мне очень хотелось сказать ему, насколько он заблуждается насчет этого последнего пункта.

– Я научу тебя спокойствию духа.

А вот это было уже заманчиво. Я повернулся спиной к пастору и уставился в окно, кусая с яростью губы. Я нарисовал себе картину: всю оставшуюся мне жизнь я не прислушиваюсь, не приглядываюсь к самому себе; не принуждаю себя, а искренне окунаюсь в поэзию, скульптуру, в свою работу, в общение с людьми; я не волочусь за женщинами; я не пью. Затем я подумал о девочке Тайлер, и девочке Дичфилд, и об Эми, и о тех, кто может оказаться следующей жертвой; лишившись лесного чудища, Андерхилл, конечно же, придумает какой-нибудь другой способ делать зло юным и беспомощным. Больше не требовалось аргументов, я ясно понимал – это мой долг, но впоследствии я не раз задавался вопросом: принятое решение продиктовано лишь тем, что посулы Андерхилла были неприемлемы в целом, или, может, все мы не так уж дорожим своей сутью и обещанные радикальные перемены, особенно направленные неоспоримо к лучшему, не обязательно покажутся нам неким самоуничтожением? Я покачал головой.

В другом конце комнаты пастор побрызгал водой на пол и продолжил:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, а также пронзенным телом и кровью Иисуса Христа – символами жизни, принесенной в жертву, и семью подсвечниками, и тем, кто, подобен Сыну Человеческому, стоит в середине подсвечников, и под знаком и символом Его святого, кровью омытого и победу дарующего креста, я изгоняю тебя…

В эту секунду я услышал протяжный, замирающий вопль безумного ужаса, прозвучавший столь же тихо, но с удивительной отчетливостью. Он замер, будто оборвавшись. У меня мурашки бежали по коже.

Пастор поднял глаза:

– Прошу прощения, вы что-то сказали?

– Нет. Заканчивайте, пожалуйста.

– С вами все в порядке?

– Естественно, а что со мной может случиться? – сказал я свирепо. В последние дни он только и делал, что донимал меня всякими расспросами! – Долго еще?

– А, понял. Всего пара фраз. Посети, о Господи, эту комнату, мы взываем к Тебе, изгони из нее все тенета, расставленные врагом Твоим; да поселятся здесь ангелы Твои, дабы оберечь нас в мире, и уповаем на благословение Твое отныне и во веки веков чрез Господа нашего Иисуса Христа, аминь. Вот и все. Надеюсь, вы удовлетворены?

– В полной мере, благодарю вас. – Я рассудил, что все только что проделанное никак не повлияет на появление той рыжеволосой женщины на втором этаже, и остался доволен; я не вынашивал планов избавиться от этой робкой, ускользающей тени. – Итак, значит, все. Я отвезу вас домой.