Лесные женщины - [8]

– Прекрасные женщины заглядывают в наши окна и смеются над нами, – прошептал одноглазый сын.

– Больше они не будут насмехаться! – крикнул Поле, снова охваченный безумием. – Скоро они будут лежать, умирая! Все они – все! Они умрут!

Он схватил Маккея за плечи, затряс его, как ребенка.

– Идите скажите им это! – кричал он. – Скажите, что сегодня мы их уничтожим. Скажите, что это мы будем смеяться, когда придет зима и мы будем смотреть, как их круглые белые тела горят в очаге и отдают нам тепло! Идите – скажите им это!

Он повернул Маккея, подтолкнул к двери, распахнул ее и спустил его со ступенек. Маккей слышал, как засмеялся высокий сын, как захлопнулась дверь. Ослепший от гнева, он взбежал по ступеням и бросился на дверь. Снова рассмеялся высокий сын. Маккей бил в дверь кулаками, бранился. Трое внутри не обращали на него внимания. Отчаяние приглушило его гнев. Могут деревья помочь ему, дать ему совет? Он повернулся и медленно пошел по полю к маленькой роще.

Приближаясь к ней, он шел все медленнее и медленнее. Он потерпел неудачу. Теперь он посланник, несущий смертный приговор. Березы стояли неподвижно: листва их безжизненно свисала. Они как будто знали о его неудаче. Он остановился на краю рощи. Посмотрел на часы, с легким удивлением заметил, что уже полдень. Невелик промежуток между приговором и казнью у маленького леса. Уничтожение скоро начнется.

Маккей расправил плечи и зашагал меж деревьями. В роще стояла странная тишина. Она казалась траурной. Он чувствовал, что жизнь вокруг отступила, ушла в себя, опечаленная. Он шел по лесу, пока не добрался до места, где росло дерево с закругленной блестящей корой, а рядом на пихту опиралась вянущая береза. По-прежнему ни звука, ни движения. Он положил руки на прохладную гладкую кору круглого дерева.

– Дай мне увидеть снова! – прошептал он. – Дай услышать! Говори со мной!

Ответа не было. Снова и снова он призывал. Роща молчала. Он побрел по ней, шепча, зовя. Стройные березы стояли неподвижно, ветви их свисали, как безжизненные руки, как руки пленных девушек, покорно ожидающих воли своих завоевателей. Пихты напоминали беспомощных мужчин, охвативших руками головы. Сердце Маккея ныло от тоски, охватившей рощу, от безнадежной покорности деревьев.

Когда ударят Поле, подумал он. Снова взглянул на часы: прошел час. Сколько еще будут ждать Поле? Он опустился на мох, спиной прижался к стволу.

И неожиданно Маккею показалось, что он сумасшедший, такой же безумец, как Поле и его сыновья. Он спокойно начал вспоминать обвинения, высказанные лесу старым крестьянином; вспомнил его лицо и глаза, полные фанатичной ненависти. Безумие! В конце концов деревья – это всего лишь… деревья. Поле и его сыновья, так он рассудил, перенесли на деревья всю жгучую ненависть, которые испытывали их предки к своим хозяевам, поработившим их; возложили на них всю горечь своей собственной борьбы за существование в этой высокогорной местности. Когда они ударят по деревьям, это будет призрак того удара, который их предки нанесли по своим угнетателям; и сами они ударят по своей судьбе. Деревья – всего лишь символ. Искаженный мозг Поле и его сыновей одел их в видимость разумной жизни в слепом стремлении отомстить старым хозяевам и судьбе, которая превратила их жизнь в непрестанную жестокую борьбу с природой. Хозяева давно мертвы; судьба не подвластна человеку. Но деревья здесь, и они живые. Благодаря им, закутанным в мираж, можно удовлетворить жгучее стремление к мести.

А сам он, Маккей? Разве его собственная глубокая любовь к деревьям и сочувствие им также не одели их в ложное подобие разумной жизни? Разве не он сам создал свой собственный мираж? Деревья на самом деле не плачут, не могут страдать, не могут – сознавать. Его собственная печаль таким образом сообщилась им; собственная печаль эхом отразилась от них.

Деревья – это только деревья.

И тут же, как бы в ответ на свою мысль, он ощутил, что ствол, о который он опирается, дрожит глубокой внутренней дрожью. Дрожит вся роща. Все листья мелко и боязливо трясутся.

Удивленный, Маккей вскочил на ноги. Рассудок говорил ему, что это ветер, – но ветра не было!

И тут же он услышал пение, как будто траурный печальный ветер задул меж деревьями, – и все-таки никакого ветра не было!

Все громче слышалось пение, а с ним тонкий плач.

– Идут! Идут! Прощайте, сестры! Сестры, прощайте!

Он ясно слышал этот печальный шепот.

Маккей побежал через деревья к тропе, которая по полям вела к старой хижине. Лес потемнел, как будто в нем собрались тени, как будто огромные невидимые крылья взметнулись над ним. Дрожь деревьев усилилась; ветвь касалась ветви, они прижимались друг к другу; все громче становился печальный возглас:

– Прощайте, сестры! Сестры, прощайте!

Маккей выбежал на открытое место. На полпути между ним и хижиной видны были Поле и его сыновья. Они увидели его; Указывали, насмешливо поднимая блестящие топоры. Он присел, ожидая их приближения; все теории забыты, внутри кипел тот же гнев, что несколько часов назад звал его убивать.

Скорчившись, он слышал тревожный шум на покрытых лесом холмах. Он доносился отовсюду, гневный, угрожающий; как будто голоса легионов деревьев ревели в рог бури. Этот шум приводил Маккея в бешенство, раздувал пламя гнева в невыносимый жар.