Лесные яблоки - [8]
— Ну как помощники, Егорыч?
— Да ничего… — замялся тот. — Как говорится, на безрыбье и рак — рыба.
Ну, это ты зря… Гляди-ка, за эту десятидневку сколько скосили.
— Конечно, — согласился весовщик, — двадцать рук не две руки. Стараются ребята. Но есть тут некоторые…
— Это кто же?
— Да вот Железняков, — с ухмылкой кивнул Исай.
— А что он? — Председатель насторожился.
— Старшим грубит. Словами всякими выражается.
— Так, так… — Буланкин задумчиво потрогал щетинистый подбородок. — А я ему премию привез. Как передовику. А он, выходит, недостоин?
— Глядите, — протянул Исай Егорович, — вы начальство, вам виднее.
— Чего глядеть-то? Лучше всех работал! — крикнул Вовка Волдырь.
Его поддержали другие ребята:
— Попробуй скоси столько!
— Да вон спросите Марь Иванну! Председатель повернулся к учительнице.
— Я бы не сказала… Никаких замечаний, — смешалась она. — По-моему, достоин.
— Ну что ж… — Буланкин шагнул к тачанке, достал из-за сиденья сверток и, вернувшись к столу, раздельно сказал: — Согласно решению правления колхоза передовик хлебоуборки Железняков Михаил Николаевич награждается…
Председатель развернул бумагу и положил на стол прямо перед Мишкой белые чирики из сыромятной кожи.
Мишка мельком взглянул на них и торопливо отвернулся.
— Ну давай твою трудовую руку. Поздравляю.
— Спасибо, Кузьма Платонович, — поблагодарил Мишка, опустив голову.
…В будке, снимая рваные сапоги, Мишка проговорил:
— В чириках-то полегче будет, а то эти прямо отмотали ноги.
…Зори стали холодными, с порыжелых трав долго не сходила зернисто-крупная роса. Все труднее вставали мы по утрам. Но в тот день поднялись дружно — это был последний день нашей жизни в степи. Будка быстро опустела, и лишь Мишка все еще сидел на нарах. Сопя, он втискивал ноги в премиальные чирики. Я стоял у порога, ждал его. Вдруг, чертыхнувшись, он швырнул чирики под нары и пошел босиком.
— Малы, что ль, стали? — удивился я.
— Да ну их! — насупился Мишка. — Вчерась походил по росе — вот такие стали! — Он рубанул на руке по локоть. — А за ночь ссохлись. Кислина, чего ж она…
Неподалеку стоял Исай Егорович, прилаживая к лопате черенок. Услыхав наш разговор, буркнул:
— А намазать солидолом ума не хватает!
Мишка смолчал, будто и не слышал его, но в будку вернулся; встав на четвереньки, достал из-под нар чирики и направился с ними к черной бочке…
…На стан Мишка и Клок вернулись рано. Они докосили последний клин пшеницы, и перегонять лобогрейку на новое место не было смысла: пока добрались бы, стемнело. Клок потолкался по стану и, насвистывая, побрел в буерак.
— Может, где вишней разживусь, — подразнил он нас. — В степи дикая поздно спеет.
Мишка тоже было направился вместе с ним, но его позвала повариха:
— Миша, может, водычки привезешь?
— Ладно, — согласился он и, вскочив на дрожки, покатил под яр.
Добрый хлопец, — похвалила его Марта, заходя в кухню.
С полудня кухня стала для нас объектом самого пристального внимания. По случаю окончания работы председатель колхоза велел устроить для нас праздничный ужин. Это означало, что мы будем есть не гороховый суп, а настоящую лапшу и даже с гусятиной. Живого гусака на стан привез сам Кузьма Платонович. Гусак сидел под перевернутой корзиной и время от времени кагакал, напоминая о вкусном ужине и в то же время оповещая, что он пока жив-здоров и, значит, до желанного момента не так уж близко.
Мишка, съездив за водой, снова появился на току. Подойдя ко мне, спросил:
— Толька, ты не видал мои чирики?
— Не… Да ты же их на цистерне оставлял, — вспомнил я.
— Нет их там.
— Как — нет?
— Вот так, сперли.
— Кто же спер?
— Откуда я знаю…
— Может, кто пошутил? — неуверенно спросил я.
Пацаны растерянно поглядели друг на друга.
— Ребята, кто это сделал? — спросила Мария Ивановна.
В ответ разнобой голосов:
— Не брали мы…
— Они нам велики.
Мы и не видали, куда он их ставил.
— А кто видел? — Учительница повернулась к Мишке.
Он молчал. Выходило, что видел только я.
— Я видал.
Уши мои охватил огонь. Казалось, все глядят на меня.
Мишка поспешил на выручку:
— Толька не брал, я знаю…
— А кого ты подозреваешь? — Мария Ивановна и сама растерялась от такого вопроса.
— Никого я не подозреваю, — мотнул головой Мишка. — А чириков нету.
Мы бросили работу и кинулись на поиски пропажи. Облазили все углы на стане, заглядывали под цистерну, перетряхнули все наши нехитрые пожитки — чирики как сквозь землю провалились.
— Черт с ними, — сказал наконец Мишка. — После войны я себе хромовые сошью… Может, собака какая унесла, они же из кислины.
И все засмеялись, загалдели, будто сразу свалился с души камень.
Пока искали чирики, Марта развела на краю оврага костер. Теперь мы сидели вокруг огня, ждали, когда сварится лапша. Булькала вода, и мы глядели и смеялись — казалось, ничего интересней кипящей лапши не видели. В вечернем воздухе над станом плавал пресновато-сладкий запах вареного теста, щекотал горло и заглушал все другие запахи предосенней степи.
— Гусь, конечно, неплохо, но если бы какая-нибудь животина покрупнее была, — размечтался Колька Клок. — Зарезал бы волк еще одного быка…
И опять мы смеялись, потому что не раз за жидкой похлебкой слышали, как весною напала на быков-летошников волчья стая и двух зарезала. Женщины-трактористки разогнали волков и потом две недели в бригаде ели мясо.
