Лесная топь - [13]

И подымался возбужденный:

Хотя я не известен,

Но в свете буду меч,

Изустною стрелою

Злобу буду жечь.

И я,

Как Илия,

Вознесусь на небеса

В вихре, на огненной колеснице

К небесной царице!

Тогда взовьюсь я на крыльях

Огненных коней,

И вознесусь я сыном

Народного отца,

И более не будет

Оного конца...

Я не призрак и не тень,

Но прекратитель злобных дней,

Моментальный мой свод

Не понимает весь народ,

С прискорбьем на меня взирает,

До дня сего не понимает...

Голос у него был металлического тембра и страшно сильный для его груди; он не говорил, а ковал слова, - каждый звук отдельно выпукло ложился рядом с соседними, как орнамент на старинной бронзе. И сами слова были цвета бронзы, позеленевшей от времени.

А в то время, когда Георг вкладывал всего себя в эти слова и не замечал, казалось, ни желтых стен, ни черной ночи за окнами, Бердоносов криво улыбался из-под редких усов и шумно дул на блюдечко.

- А отец Ефим что?

- Ефим? - спрашивал недовольно, вспоминая, Георг. - Что передо мною Ефим? Прах!.. Дуну - и нет Ефима. Врагов предстоит много, только они не в этом образе. Многие люди ко мне приходили, я слышал, у самых дверей стояли, но злой дух отгонял их. Злой дух, он везде... А у человека он возле губ, губы кривит. Злой дух, он не скорбит и не плачет. Он смеется. Дано ему богом такую личину носить, он ее и носит беспрекословно. Смеяться не над чем, а он смеется, хотя насильно... Такое ему наказание за гордость ума дано: ходи и смейся. Отчего, например, ни одно животное - ни корова, ни лошадь, ни собака - ни одно не смеется? Оттого, что безгрешно, дьявола в нем нет, вот отчего не смеется. А плакать плачет.

И вдруг перебивал себя.

- Было мне неочередное видение: комета с двумя хвостами, - значит, будет война между двумя народами... Но когда я вступлю, войны не будет. И войска не будет. Зачем нужно войско, когда законы всеми будут исполняться шестнадцать статей у всех на глазах? Никто не смеет сказать: я не знаю читай! А чтобы между народами война, - так народов-то тогда никаких не будет: все под одной властью и одним языком будут говорить, - какая же война?.. Да и войска не будет. Можно будет, конечно, собрать всяких негодящих людей, чтобы не пропадали даром, дать им красные кушаки, прицепить медали для потехи, и пускай себе солдатами ходят. Так, смеха ради.

- Конечно... Высокое лицо что ни сделает, все хорошо, - вставлял Бердоносов.

Георг замечал насмешку, но это его только окрыляло.

- Прибыля финансовые будут приведены в известность, - звучно ковал он. - Установлена будет такая сумма, меньше которой ни у кого не должно быть, а у кого недостает, тому от казны пособие, налог будет наложен на богатых. Взятку взял или украл - смертную казнь... Браки будут учреждаться пробные на год, - ужились год - ничего, могут быть дети - тогда живи, а нет расходись, других ищи...

И вдруг вспомнил что-то.

- Намедни мне Озеров, псаломщик, верзила наш, замечание сделал, а я ему так встал и говорю:

Насколько ты велик и огромаден,

Настолько же ты глуп и оболванен.

Съел и ушел. Я их никого не боюсь. Сказал, и быть по сему. Аз Слово Георг.

Вился от самовара тоненьким буравчиком пар, и гудело в нем что-то низко и задумчиво, по-шмелиному, безразлично относясь к тому, что говорил этот маленький сухой старичок с большим резким голосом.

Но за дверью, неплотно прикрытой, стояла и слушала Антонина, и для нее этот голос был, как ветер в лесу: сбивал и крутил яркие желтые листья и кучами укладывал их на рысьих тропинках, на земле у корней, на черной воде болот. И тишина, пахнущая кипарисом, колыхалась около нее, трепеща крыльями, и, отлетая, уносила с собою тяжелые призраки двух уродов, тоскливо торчавших все время рядом с ней.

Смелее гляделось в черные окна, и казалось, что там теплеет земля и зажигаются, как свечи, алые цветы под снегом.

Бердоносов держал в руках изъеденные по углам старинные синие листки и читал медленно букву за буквой, точно нанизывал их на длинную нить:

"Аще не воспокаетеся, спущу на вас камения горячие и воду кипящую. Есть ли воспокаетесь, дам вам дожжа и теплоты солнечной, во время плодов земных, наживется всякого изобилия больше прежних лет. Есть ли не воспокаетесь, спущу на вас птицы черные, носы железные, головы у них львовы и волосы женские, и поедят плоть вашу и сердца ваши. Небо и земля мимо идут, но словеса мои мимо не прейдут. Уже вам, окаянным, многие времена и лета были, и дни ваши скончаваются, престол господень поставляется, судебные книги раскрываются, и все дела ваши обличаются. Аз есмь господь ваш Исус Христос, приду судить живых и мертвых и воздам коемуждо по делом его..."

- Да... вон оно как, - останавливаясь и протирая уставшие глаза, шумно вздыхал Бердоносов. - Одначе листки по углам попортились, подклеить надо.

- Плесень! Тлен! - махал руками Георг, и лицо его делалось свирепым и насмешливым. - Стопудовый камень в землю угряз, а вывезти некому! Огненные кони вывезут. Не иначе. Только они могут, а больше никаких средств нет. Но запрячь их нужно, коней!

Он выставлял вперед сухой палец, и палец казался страшно тонким и длинным, точно указывал в бесконечность.