Леший - [9]

— А не знаю, бабоньки! Хоть режьте меня, ниччо не знаю!

Туг из кабинета своего Иван Михайлович нарисовался, вежливо ответил на приветствие, а когда бабы начали расспрашивать, насовсем к Анемподисту девка-то пожаловала, али в гости, он, занятый какими-то правительственными думами, только отмахнулся:

— А время покажет. Забижать не станете, дак, может, и насовсем. Нам тут девки нужны, пацанов рожать надо, вон скольки мужиков с войны-то не вернулось.

Но рожать у новенькой не получилось. Через месяц она совсем оклемалась, превратилась в справную такую деваху, но с деревенскими сходилась тяжело, потому что оставалась нелюдимой. А еще пугали народ её чёрные глаза — таких на Кьянде отродясь ни у кого не видывали, кроме, как у заезжавших каждый год по зиме нахальных и шумных цыганок, что легко выманивали у доверчивых баб последнее.

Из-за пронзительного взгляда новенькой поползли слухи, что не ровён час, колдовскими чарами Настёна владеет, иначе как бы смогла захомутать такого справного парня, который вообще на девок внимания не обращал за все годы, как с фронта вернулся.

И не только девки сохли по завидному работящему жениху. И опытные в делах соблазнения изголодавшиеся по мужику вдовушки подкатывали, и подговорённые опытные свахи с ним издалека разговор на тему женитьбы не раз заводили, а всё без толку. И тут нате вам, невесть откуда взялась краля и захомутала. Да ладно бы разбитная была да развесёлая, а то скромница, какой свет не видывал, слова сказать по-людски не может. Всё молчком да молчком.

И невдомёк деревенским было, что и у Аника с гостьей не ладится. Чурается она его, и что спят порознь, хоть в баню и вместе ходят. Но баня-то в деревне известно, не для плотских утех. Издавна повелось, что и соседи семьями вместе парятся. Эка невидаль!

Но Анемподист с каждой субботой, когда все деревенские бани топят, стал отмечать, что тело Найдёны наливается соком, что становится она всё справнее и справнее. И кости уже мясцом обросли, и грудки округлились. Одним словом, уже не на подростка стала похожа, какой он её из лесу принёс, а на вполне оформившуюся молодку.

И вот снова банный день по всем деревням. Аник опять гостью как следует попарил берёзовым веником с добавленными в него можжевеловыми ветками от нечистой силы, спинку лыковой мочалкой натёр, ополоснул и, отсылая в предбанник, шлепнул по округлившейся жопке, потом сам как следует напарился с охами да кряхтеньем, холодной водой окатился, на лавке полежал, ещё веничком побаловался, помылся и как заново народившийся домой пошёл. А там уже самовар на столе шумит, и Настёна, раскрасневшаяся от бани, у стола сидит, подбородком на ручки оперлась, хозяина ждёт.

— Ой, как хорошо-то! — оторопел Аник, потому что обычно после бани гостья сразу же укладывалась в постель и задёргивала занавеску.

Настёна взяла чашки, сняла с конфорки заварник с запаренными листьями чёрной смородины и мяты и стала наливать чай.

Анемподист отлил из чашки в блюдечко, подул на него и с присвистом, смакуя, начал глотать обжигающий напиток.

Выпил первую чашку, подвинул Настёне. Та молча наполнила и подала обратно.

— Дак ты это, чо всё молчишь-то? С коровой разговариваешь, а со мной молчишь.

— Боюсь я тебя…

— Вот те на! — встрепенулся Леший. — Это за што ты меня боисси-то?

— Не знаю… Сила в тебе какая-то непонятная… Страшно мне… — еле слышно ответила Настёна и опустила взор, разглядывая чашку.

— Не-е-ет, в лесу одной не страшно было, а со мной ей страшно, — недоумённо, будто сам с собой заговорил Анемподист. — Я тебя што, обидел чем? Напугал? Слово нехорошее хоть раз сказал?

— Не-ет, просто ты такой сильный, что мне с тобой рядом страшно.

— Дак чем же это я тебе так страшен-то?

— Не знаю… Духом своим сильным… ты же не боишься ничего, и мне от этого страшно делается.

— Ладно, ты мне вот што скажи. Мужняя ты? Или в девках ишшо ходишь? Ежели мужняя, я тебя и сам не трону, и другим в обиду не дам, а коли в девках, дак чево бы нам вмистях-то не жить?

— Да не знаю я ничего про себя. Мне страшно, что я совсем-совсем ничего про себя не помню. Даже как в лесу оказалась, не знаю.

— Дак ты хоть где жила-то? Имя-то твоё как? — начал допытываться Анемподист, обрадованный, что наконец-то заговорила с ним нежданная гостья из дремучего леса.

— Ничегошеньки-то я не помню…

— Ну, ладно, может ишшо и вспомнишь чево… Ты, главно, зело, не боись. Всё путём наладится.

Эту ночь они впервые спали на одной постели. Анемподист бережно обнимал девушку, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть неожиданное своё счастье, которое так доверчиво прижималось к нему и мирно посапывало, дыша ему куда-то за ухо.

Наутро Настёна чувствовала себя в доме полноправной хозяйкой. Аник налюбоваться не мог, как расцвела за ночь девушка, как совершенно иначе засияли её бездонные глаза, пугающие деревенских своей чернотой, непривычной для этих мест, куда столетиями не заходили никакие кареглазые да черноглазые завоеватели.

И хоть люди на Кьянде по натуре своей были добрыми, найдёну встретили настороженно. Особливо баб пугал её колдовской взгляд, от которого многим становилось не по себе, а потому провоцировало разные пересуды. Может, со временем эти досужие разговоры и умолкли бы, не потеряйся у Окулины корова с телёнком. Такое бывало и раньше чуть не каждый год. Бессменный пастух Михеич, что каждое утро будил все четыре деревни Першинской стороны своим голосистым рожком, собирая стадо, только разводил руками и многозначительно шептал: «Хозяин леса к себе забрал…»