Лес проснулся - [44]

Актер! Актерище!! Я даже на мгновение заподозрил, что он ничего не знает о проделках сына. Но потом вспомнил, его двусмысленные приказы по рации и отогнал эту мысль. Знает.

А я нет. Я не то, что разоблачить их не могу, я не знаю, что разоблачать?! Я не понимаю, что происходит. Почему духи связали и тащили куда-то Мишку Ефимцева? Почему он пошел со мной выручать ребят, а потом предал? И если Ефимцевы, что младший, что старший, как-то связанны с корпорацией SCC, то почему раздолбали их на планете? Такое нельзя было сымитировать. Ядерный удар с орбиты, разрушенная стройка, все это заснято. От наведения на цель, до появления в кадре результатов разрушения, вместо сплошного лесного массива. В этот процесс вовлечено множество людей. Ефимцев просто не смог бы обмануть всех. Наводчика, оружейника, несколько операторов, управленцев ядерного блока, капитана крейсера, в конце концов.

Я вслушался, что говорит судья. Заседание, судя по всему, подходило к концу.

— Признание подсудимого не требуется, но с учетом обстоятельств, вынесение приговора, откладывается. Чтобы установить степень его вины, необходимы дополнительные следственные действия. Чем и займется департамент военной разведки. Кто и как, из представителей Атлантической коалиции, вышел на Кузнецова, на каком уровне контактировали, что именно он им сообщил? Пока лишь удалось выяснить, что разведгруппа погибла именно из-за его предательства.

Я тяжело задышал. Слушать это, было невыносимо. Судья продолжал что-то зачитывать и тут я поймал Мишкин взгляд. Он стоял недалеко и заметив, что я смотрю в ответ, отвернулся и сразу повернув голову к рядом сидящему секретарю, ткнул носом в мою сторону, и я расслышал отрывок сказанного:

— …если бы я знал…, то своими руками. Шкура!

На одно мгновенье мною овладело чувство нереальности происходящего. Я решил, что действительно сделал все то, в чем меня обвиняли. Предал, продал, убил. Спектакль, где все на своем месте, и мне даже как-то неловко не подыграть.

Длилось это ровно секунду, потом нахлынула очередная волна ненависти и когда судья спросил меня о чем-то, я поднял голову и пошевелил губами, не издав ни звука.

— Что? — переспросил судья.

Я повторил процедуру.

— Что за… неслышно. Силовое поле, что ли? Да нет, нормально работает — судья проверял панель за столом, — что у вас?

Я пожал плечами и снова зашевелил губами.

— Сейчас сниму, — судья был в затруднении. Ткнул пальцем в сенсорную панель, синеватое поле вокруг стакана пропало.

— Что? — спросил он.

— Я говорю, что зря генерал-майор Ефимцев не верит в то, как я змеей духа задушил, — равнодушно сказал я.

— Я не об этом спрашивал.

— А я считаю это важным.

— Кузнецов, вас спросили, о том были ли вы…

Я повернулся, накинул цепи, которыми были скованны мои руки, на шею Мишки Ефимцева, повернулся и закинув его на плечо, нырнул в стакан.

В зале загремело. Кто-то кричал, кто-то отдавал команды. Никакой паники, только дисциплинированная злость. Мишка хрипел в ухо, хватаясь пальцами за металлические звенья у себя на горле.

— Это тебе за пацанов, сука! Жри тварь! — шипел я негромко.

— Миша! Сынок!!

— Конвой! Сюда! Быстро!

— А сами, что?! Мужики взрослые стоят. Военные, мать вашу! — кажется, это особист.

Надо мной не очень успешно возились, стакан небольшой по объему, но высокий. Выше пояса. Позади стена и скамейки, а дотянутся до меня напрямую, мешал Мишка. Лицо его почернело, язык стал вываливаться. Это последнее, что я увидел перед тем, как мне в лицо ткнул электростеком кто-то из конвоиров.

Успело подуматься: «опять по голове».

* * *

Головная боль стала привычным явлением. Обезболивающее сначала давали свободно, затем перестали, сославшись на инструкции. Хотя думаю, просто мелко гадили и даже догадываюсь, по чьему указу.

Мишка Ефимцев, как мне сказали, остался жив, но перелом гортани лишил его речи, и возможно навсегда. Но не это самое худшее. Точнее — лучшее. У него нарушение кровообращения мозга. Что это значит, я не понял, а после моего вопроса, в котором звучала неприкрытая надежа «он теперь всегда дебилом будет?», мне вообще перестали что-то говорить.

Меня не трогали после происшествия в суде больше недели. Не знаю почему. Я ходил по похожей на пластиковый саркофаг, камере, из угла в угол. От одной белой стены к другой. Когда головная боль становилась невыносимой, лез на койку, утыкался лицом в подушку и стараясь не стонать, прятался от яркого света и повторял себе, что бывало и хуже. И скорее всего, будет.

Свет никогда не выключали, и через неделю я стал терять ощущение времени, определяя его только по кормежке.

За мной пришли дней через десять. Дверь открылась, вошли двое, заковали меня в хромированные кандалы, точно такие же, какими я удушил, пусть и не до конца, Мишку. Вывели в коридор, где к ним присоединились еще двое, с электростеками. Так и шли — двое спереди, двое сзади.

Завели в комнатушку, где из мебели были только стол и два стула по разные стороны. Свет падал точно на середину стола, и я не мог разглядеть, кто сидит за ним. Только когда меня посадили на второй стул, пристегнув к нему, я узнал сидящего передо мной человека.