Лес Мифаго. Лавондисс - [11]

Понедельник: Образы мифаго появляются только в моем периферийном зрении. Почему никогда не в прямом? В конце концов, все эти несуществующие образы – просто отражения. Однако образ Гуда слегка отличается от них – скорее коричневый, чем зеленый, и лицо менее дружественное, более призрачное и вытянутое. Безусловно, все это из-за того, что на более ранние образы (на самом деле даже мифаго Гуд образовался в лесу всего два года назад) повлияли мои собственные детские воспоминания о зеленом лесе и счастливой ватаге. Сейчас создания, возникшие из предмифаго, более совершенны и без помех достигают своей основной формы. Форма Артур намного более реальна, и я замечал множество болотных форм из последней части первого тысячелетия нашей эры. И видел намек на некромантическую фигуру бронзового века. Ужасное мгновение. Страж Святилища Лошади исчез, само святилище разрушено. Я спросил себя: «Почему?» Охотник вернулся в «Волчью Ложбину»; угли его костра еще тлеют. И я видел свидетельства существования неолитического шамана, охотника-художника, оставившего на камнях и деревьях странные рисунки, сделанные красной охрой. Уинн-Джонс хотел бы, чтобы я исследовал этих фольклорных героев, незаписанных и неизвестных, но лично я страстно хочу найти первоначальный образ.

Я совершенно отчетливо представляю себе Урскумуга. По форме он напоминает Сучковика, но древнее и намного больше. Покрыт шкурой, на верхушке – ветки и листья. Лицо покрывает маска из белой глины, под ней преувеличенные глаза, нос, рот; однако трудно отчетливо рассмотреть их. Маска на маске? Из спутанной массы жестких остроконечных волос торчат сучковатые ветки боярышника; в целом крайне странный вид. Мне кажется, он носит копье с широким каменным наконечником… очень неприятно выглядящее оружие, но опять очень трудно увидеть, он всегда на периферии зрения. Этот первоначальный образ настолько стар, что постепенно стирается из человеческого сознания. И он какой-то… беспорядочный. Точнее, на нем лежит слой представлений более поздней культуры… намек на бронзу, главным образом на руках (браслеты). Мне легенда об Урскумуге кажется очень древней; действительно, она проходит через весь неолит во второе тысячелетие до нашей эры, а может быть, и дальше. А Уинн-Джонс считает, что Урскумуг мог существовать даже до неолита.

Сейчас я провожу очень много времени в лесу, разрешая вихрю взаимодействовать со мной и порождать мифаго. На следующей неделе я опять собираюсь туда.

Я переворачивал лист за листом дневника и молча читал эти странные, сбивающие с толку записи, то одну, то другую.

Я ясно помнил осень 1933-го; отец собрал большой рюкзак и ушел в лес, провожаемый истерическими криками матери. Рядом с ним шел его крохотный друг, ученый – человек с кислым лицом, которого не знал никто, кроме отца, и который всегда смущался, приходя к нам. Весь остаток дня мама ничего не делала, только сидела в своей спальне и иногда плакала. Ее поведение так расстроило меня и Кристиана, что после полудня мы, зовя отца, проникли в лес так далеко, как только осмелились, и едва не заблудились в мрачной тишине, нарушаемой только внезапными громкими криками. Он вернулся спустя несколько недель, всклокоченный и воняющий, как бродяга. Спустя несколько дней он – коротко и горько – написал в дневнике, что потерпел поражение и ничего не добился. Мое внимание привлек только один отрывок, довольно беспорядочный.

Мифогенетический процесс не только сложен, он еще и сопротивляется изучению. А я так стар! Оборудование помогает, но, я уверен, более молодой мозг смог бы выполнить задачу без посторонней помощи. Я боюсь этой мысли! В любом случае душа у меня не на месте и, как объяснил Уинн-Джонс, скорее всего, мои человеческие беспокойства и заботы образуют прочный барьер между двумя мифопоэтическими потоками энергии, текущими в коре головного мозга – форма из правого полушария, реальность из левого. В результате зона предмифаго недостаточно обогащена моей жизненной силой и не может взаимодействовать с дубовым вихрем.

За последнее время, боюсь, из леса исчезло так много жизни, что он находится на грани. Хотя, я уверен, вепри еще там. Однако, возможно, их число достигло критической отметки. Я считаю, что осталось не больше сорока, двигающихся по спиралям вихря там, где ясени вторглись в круг дубов. Еще есть несколько оленей, немного волков и изобилие самых важных животных, зайцев. Но, возможно, исчезновение такого большого числа животных нарушило формулу баланса. И тем не менее, благодаря самому существованию этих лесов, жизнь изменяется. В тринадцатом столетии было так много растительной жизни, что имел место антагонизм между ней и лей матрицей[7] тех мест, где все еще образуются мифаго. Форма мифочеловека изменяется, приспосабливается, и эти формы – самые последние – генерируются намного легче.

Вернулся Гуд – большая неприятность, как и все Джеки-в-Зеленом, и я несколько раз видел его в зоне кряжа, рядом с выгнутой поляной. Он стрелял в меня, и я серьезно озабочен! Но, главное, я не могу достаточно обогатить предмифаго дубовым вихрем и вызвать Урскумуга. Что же делать? Попытаться войти еще глубже, найти дикий лес? Возможно, воспоминания ушли слишком далеко, в самые молчаливые зоны мозга, и деревья не могут коснуться их.