Лермонтов. Исследования и находки - [202]

Тот же исследователь обратил внимание на характерную для «Спора» плакатную отчетливость красок. Каждая страна в этом стихотворении имеет свой точный цвет. У Персии жемчужный цвет, у Палестины мертвая бесцветность, для Аравии характерна темная синева звездного неба, у Египта цвет желтый. При этом каждое слово вызывает зрительные представления, усиливающие и поддерживающие свойства предыдущего слова:

Дальше, вечно чуждый тени,

Моет желтый Нил

Раскаленные ступени

Царственных могил.

Нил желтый. Но «чуждый тени», — значит, залитый солнцем, следовательно, тоже желтый. Ступени могил раскаленные. А раскаленный — тоже желтый или оранжевый.

Имеет свои цветовые приметы и русская армия: «белые султаны», «уланы пестрые», «фитили горят». Но краски эти скромные по сравнению с такими эпитетами, как «узорный», «цветной», «жемчужный», «раскаленный». В описании русской армии преобладают не эпитеты, а глаголы: полки «движутся», уланы «мчатся», барабаны «бьют», батареи «скачут и гремят». Богатству восточных красок при изображении «недвижимого» Востока противопоставлено в «Споре» могучее движение — России. Но, — прибавим мы от себя, — интересно в этом описании и то, что уланы «мчатся», батареи «скачут», а в целом войска движутся «страшно медленны, как тучи», и генерал «ведет» их. Движение передано здесь как на народных картинках, где изображение скачущих всадников сочетается с мерным шагом идущей пехоты. Благодаря этому Лермонтов сумел передать движение во времени — изобразить мощь целой армии, ее постепенное продвижение, а не колонну на походе. Таким образом, все стилистические средства в стихотворении оказываются подчиненными выявлению существа важнейшей политической проблемы — дальнейшего исторического пути кавказских народов.

При этом «Спор» — стихотворение чисто лермонтовское: в нем в высшей степени выражено своеобразие Лермонтова, его неповторимая индивидуальность, характерные особенности его стиля. «Самые первые произведения Лермонтова были ознаменованы печатью какой-то особенности, — писал Белинский, — они не походили ни на что, являвшееся до Пушкина и после Пушкина. Трудно было выразить словом, что в них было особенного, отличавшего их даже от явлений, которые носили на себе отблеск истинного и замечательного таланта. Тут было все — и самобытная, живая мысль, одушевлявшая обаятельно прекрасную форму, как теплая кровь одушевляет молодой организм и ярким, свежим румянцем проступает на ланитах юной красоты; тут была и какая-то мощь, горделиво владевшая собою и свободно подчинявшая идее своенравные порывы свои; тут была и эта оригинальность, которая, в простоте и естественности, открывает собою новые, дотоле невиданные миры и которая есть достояние одних гениев; тут было много чего-то столь индивидуального, столь тесно соединенного с личностию творца, — много такого, что мы не можем иначе охарактеризовать, как назвавши „лермонтовским элементом“… Какой избыток силы, какое разнообразие идей и образов, чувств и картин! Какое сильное слияние энергии и грации, глубины и легкости, возвышенности и простоты!.. Все это блещет своими, незаимствованными красками, все дышит самобытною и творческою мыслию, все образует новый, дотоле невиданный мир…»[1069]

Поэзия Пушкина выражала идеи людей декабристского поколения, поэзия Лермонтова — мысли и чувства передовых людей следующего поколения, которому, по словам Герцена, «совершеннолетие пробил колокол, возвестивший России казнь Пестеля и коронацию Николая»[1070].

«Равен ли по силе таланта или еще и выше Пушкина был Лермонтов — не в том вопрос, — писал Белинский в 1843 году, — несомненно только, что, даже и не будучи выше Пушкина, Лермонтов призван был выразить собою и удовлетворить своею поэзиею несравненно высшее, по своим требованиям и своему характеру, время, чем то, которого выражением была поэзия Пушкина»[1071].

Мучительные раздумья нового поколения, его отрицания, сомнения, мысль о будущих судьбах русского общества, составляющие основное содержание лермонтовской поэзии, требовали новых поэтических средств. И, следуя Пушкину, продолжая дело Пушкина, Лермонтов выступал как смелый новатор. Самостоятелен и самобытен он даже в тех произведениях, в которых сознательно использует пушкинские темы и образы: «Пророк» Лермонтова — это продолжение пушкинского «Пророка»; Лермонтов рассказывает о том, что стало с поэтом в условиях николаевской России, когда он обрел высокий дар «глаголом жечь сердца людей». «Журналист, читатель и писатель» — возобновление спора о положении поэзии, поднятого Пушкиным в стихотворении «Разговор книгопродавца с поэтом», но спор этот происходит в совсем иных исторических условиях.

Еще современники почувствовали связь между Печориным и Онегиным. Белинский объяснил, что связь эта заключается не в сходстве самих героев — по характерам они не похожи, — а в том, что Печорин представляет отражение своей эпохи, как Онегин был отражением своей. «Это Онегин нашего времени, — писал великий критик о Печорине, — герой нашего времени»[1072].

Как Пушкин в Онегине, Лермонтов в своем романе обобщил черты целого поколения, поставил важный общественный вопрос о судьбе своего современника. Он показал молодого человека в новых исторических условиях, после разгрома декабристского движения. И в этом — в изображении современного общества, в постановке важнейшей общественной проблемы — он следовал Пушкину, исходил из его опыта, воплощенного в «Евгении Онегине». «Иногда в самом имени, которое истинный поэт дает своему герою, есть разумная необходимость, хотя, может быть, и не видимая самим поэтом, — писал Белинский. — Несходство их между собою, — замечал он по поводу Онегина и Печорина, развивая это сопоставление, — гораздо меньше расстояния между Онегою и Печорою»