Лермонтов без глянца - [2]

Душа сама собою стеснена,

Жизнь ненавистна, но и смерть страшна.

Вечное томление духа и неразборчивая трата сил.

Я к состоянью этому привык,

Но ясно выразить его б не мог

Ни ангельский, ни демонский язык:

Они таких не ведают тревог,

В одном всё чисто, а в другом всё зло.

Лишь в человеке встретиться могло

Священное с порочным. Все его

Мученья происходят оттого.

Демону жить проще…

Еще при жизни Лермонтова сложилось мнение о нем как о преемнике Пушкина. И хотя в последующие годы критика (в первую очередь В. Соловьев, В. Розанов, Д. Мережковский) нарочито пыталась подчеркнуть самобытность Лермонтова, указывая на оригинальность и самостоятельность его музы, в сознании большинства (спасибо школе!) он по-прежнему остается «младшим братом» Пушкина.

Лермонтов, безусловно, многому учился у Пушкина. Его любовная лирика – целиком в пушкинской тональности. Сходны и принципы организации лирического сюжета. Владение поэтической речью столь совершенно, что вызывает сравнение лишь с одним образцом. Онегин и Печорин состоят в несомненном литературном родстве. Не последнюю роль в формировании идеи преемственности сыграло, конечно, и стихотворение «Смерть поэта», появившееся в самый час кончины великого песнопевца и тем самым как бы означившее прямое наследование его лиры по правилу «Король умер – да здравствует Король!»

По стихотворной дороге, проложенной Пушкиным, Лермонтов шел легко и уверенно. Можно даже сказать, слишком легко. Покоряя и завораживая всех этой легкостью. Но самому ему было на ней неуютно. Он шел по ней один, и никто не оспаривал его первенства, но это была пушкинская дорога. А он искал свою. Пушкина он боготворил, но быть «вторым Пушкиным» – не хотел. Не мог. Как не хотел и не мог быть «вторым Байроном», которому с детства поклонялся и подражал. «Нет, я не Байрон, я другой» – можно читать и как: «Нет, я не Пушкин, я другой».

Почти непостижимый для истории отечественной культуры факт: Лермонтов никогда не встречался с Пушкиным! А ведь этому ничто не мешало. Лермонтов бывал в петербургском свете. Одно лето они жили рядом в Царском Селе, где и сегодня-то все знают друг друга. У них были общие друзья. Пушкин читал лермонтовские стихи и хвалил их. Вообще, был открыт к новым знакомствам, дружбам, тем более – с молодыми поэтами. Есть трогательное свидетельство некоего Облачкина, как он принес мэтру тетрадку своих стихов и был сердечно им встречен и принят. Мир вообще тесен. А уж профессиональный – тем паче. Как получилось, что Лермонтова нет среди авторов пушкинского «Современника»? Даже живший в далеком Мюнхене Тютчев попал на его страницы! Такое впечатление, что Лермонтов не хотел знакомства с Пушкиным. «Я другой».

И вправду, гармония Пушкина была чужда Лермонтову. Он, «мятежный, ищет бури». Он – «гонимый миром странник». Его участь – страдание. «Что без страданий жизнь поэта?» В его душе – неистощимая тоска. «И скучно и грустно, и некому руку подать». Даже отрицатель Белинский, «неистовый Виссарион», был подавлен масштабом лермонтовского скептицизма. «Надо удивляться детским произведениям Лермонтова, – писал он В. П. Боткину 17 марта 1842 года, – его драме, „Боярину Орше“ и т. п. (не говорю уже о „Демоне“): это не „Руслан и Людмила“, тут нет ни легкокрылого похмелья, ни сладкого безделья, ни лени золотой, ни вина и шалостей амура, – нет, это – сатанинская улыбка на жизнь, искривляющая младенческие еще уста, это „с небом гордая вражда“, это – презрение рока и предчувствие его неизбежности. ‹…› Львиная натура! Страшный и могучий дух!» Лермонтов – пророк русского нигилизма, и если Пушкин – наше Всё, то Лермонтов – всё наше Ничего.

Как и Пушкин, Лермонтов обладал удивительной витальностью. Он был энергичен и неугомонен. Водил множество знакомств. Любил большие собрания, светское общество, офицерские компании. С ним общались сотни людей. Но вот беда – среди них лишь единицы обладали чутким умом и внимательным сердцем, способные угадать в безудержном карнавале поэта его терзаемую смутой душу. Воспоминания, доставшиеся нам, до обидного скудны пониманием того явления, каким был Лермонтов. В их безыскусности, а порой и примитивности есть, конечно, залог некоторой объективности и правды, дающий возможность взглянуть на жизнь поэта беспристрастно, но самого Лермонтова в них почти нет. За всеми свидетельствами современников, даже самыми обстоятельными и бережными к памяти поэта, отчетливо слышен его упрямый и дерзкий голос: «Я другой».

Павел Фокин

Личность

Облик

Моисей Егорович Меликов (1818 – после 1869), художник, соученик Лермонтова по Благородному пансиону:

В детстве наружность его невольно обращала на себя внимание: приземистый, маленький ростом, с большой головой и бледным лицом, он обладал большими карими глазами, сила обаяния которых до сих пор остается для меня загадкой. Глаза эти, с умными, черными ресницами, делавшими их еще глубже, производили чарующее впечатление на того, кто бывал симпатичен Лермонтову. Во время вспышек гнева они бывали ужасны. Я никогда не в состоянии был бы написать портрета Лермонтова при виде неправильностей в очертании его лица, и, по моему мнению, один только К. П. Брюллов совладал бы с такой задачей, так как он писал не портреты, а взгляды (по его выражению, вставить огонь глаз).