Лепестки на ветру - [8]

«Четверо, а не трое», – стучало у меня в мозгу, но я не сказала ни слова о Кори.

– Если вы хотите сказать, что приютите нас, пока Кэрри не выздоровеет, – сказал Крис с подозрительным блеском в глазах, – то мы чрезвычайно благодарны вам. Мы будем очень стараться, а когда сможем уехать, выплатим вам все до последнего цента.

– Я хочу сказать именно это. И вам ничего не придется выплачивать, только работать по дому и в саду. То есть вы видите, что речь идет не о жалости и не о благотворительности, а исключительно о деловом соглашении, выгодном для обеих сторон.

Новый дом

Вот так это началось. Мы тихо поселились в доме доктора и в его жизни. Мы покорили его, теперь я это понимаю. Мы стали необходимы ему, словно до нас он и не жил по-настоящему. Теперь я и это понимаю. Он вел себя так, как будто мы осчастливили его, оживив его скучную одинокую жизнь присутствием нашей юности. Он заставил нас поверить, что это мы благодетельно осветили его жизнь, и мы очень хотели в это верить.

Нам с Кэрри доктор предоставил большую спальню с двумя кроватями, четыре высоких окна выходили на юг, два – на восток. Мы с Крисом смотрели друг на друга с тайной болью: впервые за долгое время нам предстояло спать в разных комнатах. Я не хотела разлучаться с ним и оставаться на ночь с одной только Кэрри, без его защиты. Мне показалось, доктор почувствовал, что он лишний, потому что он, извинившись, направился к дверям холла. Только тогда Крис заговорил:

– Мы должны быть очень осторожны, Кэти. Нельзя, чтобы он заподозрил.

– Подозревать нечего. Все кончено, – ответила я, не глядя ему в глаза, втайне надеясь даже теперь, что это никогда не кончится.

О, мама, посмотри, что ты наделала, заперев нас четверых в одной комнате и оставив там взрослеть! Ты же знала, чем это кончается!

– Нет, – прошептал Крис. – Поцелуй меня, спокойной ночи, и пусть тебя не кусают клопы.

Он поцеловал меня, я поцеловала его, и все. Со слезами на глазах я смотрела, как мой брат спускается в холл, не сводя с меня глаз.

В нашей комнате Кэрри устроила дикий рев.

– Я не могу спать ни на какой узкой кровати одна! – вопила она. – Я упаду! Кэти, почему эта кровать такая узкая?

Это кончилось тем, что Крис и доктор вернулись, убрали тумбочку, разделявшую две наши кровати, и сдвинули их так, что получилось одно широкое ложе. Это чрезвычайно обрадовало Кэрри. Но день за днем щель между кроватями расширялась, и однажды я проснулась оттого, что одной рукой и одной ногой провалилась в щель, а Кэрри уже и вовсе была на полу.

Мне нравилась комната, в которой Пол нас поселил: бледно-голубые обои, шторы в тон, голубой ковер. У каждой из нас было по креслу с лимонно-желтыми подушками, мебель была белая, в античном стиле. Такую комнату хочется иметь каждой девушке. Ничего мрачного, никаких картин с изображением преисподней на стенах. Ад был во мне, он возникал, когда я слишком часто вспоминала о недавнем прошлом. Если бы мама захотела, она смогла бы найти другое решение! «Она не должна была запирать нас! Проклятая судьба! Это все жадность, скупость. И Кори в могиле из-за ее слабости!»

– Забудь об этом, Кэти, – сказал Крис, когда мы опять прощались на ночь.

Я ужасно боялась рассказать ему о своих подозрениях. Склонив голову к нему на грудь, я прошептала:

– Крис, то, что мы делали, – очень большой грех, да?

– Больше этого не случится, – сурово сказал он, вырвался и почти бегом устремился вниз, в холл, словно боялся, что я побегу за ним.

Я очень хотела вести праведную жизнь и никого не обижать, особенно Криса. И вот около полуночи я выбралась из постели и пошла к нему. Он спал, и я прилегла на кровать рядом с ним. Его разбудил скрип пружин.

– Кэти, какого черта ты тут делаешь?

– На улице дождь, – прошептала я. – Можно, я полежу с тобой немножко, я скоро уйду…

Мы не двигались и почти не дышали. И вдруг, даже не понимая, как это произошло, мы оказались в объятиях друг друга, и Крис стал меня целовать. Целовать с такой пылкой страстью, что я ответила ему, сама того не желая. Это было дурно, это был грех! Но на самом деле я не хотела, чтобы он прекратил. Женщина, что спала во мне, вдруг проснулась и приняла его, желая того же, чего желал он. Но другая, мыслящая и контролирующая часть моей натуры оттолкнула его.

– Что ты делаешь? Мне кажется, ты сказал, что больше этого не случится.

– Но ты же пришла, – грубо сказал он.

– Но не для этого!

– По-твоему, я железный? Кэти, не приходи так больше.

Я ушла от него и плакала в своей постели, потому что он не здесь со мной, а внизу, и некому будет разбудить меня от кошмара, и некому меня утешить, и не на кого мне опереться. Потом я вспомнила слова матери, и меня пронзила страшная мысль: неужели я так похожа на нее? Неужели я стану такой же слабой, словно оплетающая твердый ствол лоза, самкой, вечно нуждающейся в защите мужчины? Ну нет! Я самостоятельна!

Кажется, на следующий день доктор Пол принес мне четыре картины. На них были балерины в четырех разных позициях. Для Кэрри он принес вазу молочно-белого стекла с искусно сделанными пластиковыми фиалками. Он уже знал о страсти Кэрри ко всему фиолетовому и красному.