Леопарды Кафки - [8]

— Я шамес, — представился он, — служка этой синагоги. Вам чем-нибудь помочь?

— Я просто так зашел, — ответил Мышонок на идише, что привело старика в восторг.

— Рад служить вам, — отозвался он тоже на идише. — Я сторожу синагогу и показываю ее посетителям. К нам приезжают со всего мира. Но для меня, — добавил он с гордостью, — это вовсе не проблема. Я свободно владею восемью языками: немецким, английским, французским, испанским, итальянским… — он подмигнул. — Но что я люблю, так это поболтать на идише. Язык моей матери, язык, на котором она пела мне колыбельные… Такое не забывается. Время идет, а память живет.

Он на мгновение замер, молча глядя в пространство. Потом опять обратил взгляд на посетителя.

— А вы? Откуда вы? Из России? Из Польши?

Мышонок колебался. Можно ли довериться старику? Все же решил рискнуть и сказать правду или хотя бы полуправду. Признался, что он из Черновицкого и что в Праге по делу.

Черновицкое? Да, старик знал это местечко. У него даже знакомые жили в том районе. Он предложил:

— Идем, я расскажу тебе немного об истории этой синагоги.

Он взял Мышонка под руку и вывел его на передний двор: здесь, сказал он, похоронен Голем. Объяснил, что Голем — великан, созданный из глины каббалистом равви Левом, чтобы защитить пражских евреев от антисемитов, но он восстал против своего создателя, был уничтожен и сейчас покоится здесь. Потом рассказал еще несколько историй и замолчал, видимо, ожидая чаевых.

У Беньямина денег было в обрез. Но вдруг старик поможет? И Мышонок вынул из кармана и протянул ему несколько монет. Смотритель пересчитал их, не слишком довольный — явно привык к более щедрым экскурсантам, — спрятал и спросил, чем еще может быть полезен гостю. Спросил, конечно, для проформы, но Мышонок решил использовать любой шанс. Да, ему нужна помощь: он ищет писателей-евреев (он не рискнул добавить «левых взглядов»). Не мог бы смотритель подсказать ему кого-нибудь?

— Писателей-евреев? — с любопытством переспросил старик. — Зачем тебе писатели-евреи?

— Я сам писатель, — солгал Мышонок. — Хочу обменяться с ними некоторыми соображениями.

— Хм… — старик задумался. — Писатели-евреи здесь в Праге… Я мало кого знаю. Сам понимаешь, эта публика не очень-то любит заглядывать в синагогу. Но двое заходят иногда. Двое друзей. Один — Макс Брод, обходительный такой. Другой — Франц Кафка. Довольно странный тип…

Странный. В сердце Мышонка затеплилась надежда.

— Странный? Почему вы назвали его странным?

— По разным причинам, — ответил шамес, который явно был не прочь перемыть чужие кости. — Замкнутый молодой человек, говорит мало. В семье у него проблемы: не ладит с отцом. Отец — богатый коммерсант, но человек довольно неотесанный. В общем, Кафка этот бунтует против него.

Бунтует. Вот это интересно. Вдруг он не просто бунтарь, а революционер? Да нет, наверняка он не просто бунтарь, а революционер. Только непримиримый способен изменить общество, только тот, кто не может принять его таким, как есть, только тот, кто не чувствует себя вполне удовлетворенным. И еще фамилия… Кафка — чем не фамилия для революционера? Это повторяющееся К казалось признаком решительности, упорства. Как два Т в фамилии Trotski. И там ведь тоже было это К. Все это, конечно, не более чем впечатления, но что ж еще оставалось, кроме как довериться впечатлениям?

— Где бы я мог встретиться с этим Францем Кафкой?

— Где он живет, я точно не знаю. Но слышал, что у него есть нечто вроде кабинета в старом городе. В древнем таком домишке. На улице Алхимиков, что позади замка в Градчанах.

Улица Алхимиков позади замка? Странное место для писателя-коммуниста, подумал Мышонок. Насколько он помнил, алхимики — это такие типы, которые мечтали научиться превращать всякие металлы в золото, спекулянты, словом, да еще и из худших, из тех, кто смешивает магию со спекуляцией, капитализм с мракобесием. И зачем жить рядом с замком, с этим прошлым или нынешним оплотом знати, символом неравенства?

А может быть, так и задумано? Может, в этом есть особый смысл? Может, название улицы и вид на замок для того и служат Кафке, чтобы усиливать кипение его возмущенного разума, ведь без возмущения революция невозможна.

— Ты мне тоже кажешься бунтарем, — сказал старик, словно заглядывая в самую душу Мышонка.

— Я? — Мышонок тщетно пытался скрыть смущение. — Я, самый смирный человек на свете, похож на бунтаря? Что за ерунда. Как это пришло вам в голову?

Старик улыбнулся:

— Жизнь, дружок, жизнь научила меня разбираться в людях. А ты врать не умеешь, — он подошел поближе, понизил голос. — Ты, парень, меня не обманешь. Никакой ты не писатель. Ты ввязался в скверную историю. Не знаю, в какую, но дам тебе совет: возвращайся в свое местечко и забудь о том, что привело тебя сюда. Знаешь историю о раввине, который приехал в Прагу искать сокровище?

Мышонок этой истории не знал, и старик рассказал ее. Один раввин из польского местечка увидел во сне, будто в Праге у одного из мостов зарыт клад. Сон был такой яркий, что раввин принял его за вещий. И вот он простился с семьей и отправился в Прагу. Приехал, разыскал мост, который ему приснился, и начал копать. Подошел сторож, спросил, что это он делает. Не назвавшись, раввин рассказал ему сон. Сторож рассмеялся: «Сон! Кто верит в сны? Мне вот сегодня приснилось, что под печкой в доме одного раввина из Польши зарыт клад. Представляешь, ерунда какая!» Раввин вернулся домой, стал копать под печкой, так и есть: клад!