Леопард в изгнании - [113]

Под ногами ее хрустели кости животных, мешался какой-то мусор. Наспех сколоченная виселица торчала прямо перед входом, а на ней, покачиваясь на веревках, словно странные плоды, висели шесть трупов священников в черно-белых одеяниях. Чтобы войти в собор, Мириэль придется пройти прямо между мертвыми телами.

Она хотела было осенить себя крестом, но свободная рука ее слишком сильно дрожала. Она хотела помолиться, но слова, что сейчас возникали у нее в голове, были похожи на жалобу обиженного ребенка:

— Ты обещал мне… Ты обещал мне… Ты обещал!

Риза повешенного скользнула по ее лицу. Ткань пахла ладаном и льном, святыми и добрыми запахами праздников ее детства, ставшими ныне запахами предательски обманутой любви и утраченного сознания вечного спасения.

Огромные дубовые двери собора были закрыты. Вид последней преграды чуть было не заставил Мириэль разрыдаться. Закрыты и заперты, как и прочие, и все, что она сделала, впустую. Все прах.

Но Сара шла рядом с ней, не имея даже веры, которая направляла бы ее. И Мириэль была обязана ради Сары хотя бы попытаться, если уж больше ничего не оставалось. Она подошла к двери, закрытая от глаз стражи телами повешенных, и взялась за железную ручку.

Дверь отворилась.

Охваченная ужасом и надеждой одновременно, Мириэль, спотыкаясь, переступила порог собора. Дверь за спиной ее закрылась, и, ведомая светом Чаши, девушка увидела внутреннюю часть собора.

Раскрашенные статуи святых были сброшены с постаментов, белые стены заляпаны кровью, алтарь завален внутренностями животных и гниющим, почерневшим мясом, над которым роились мухи. У нее перехватило горло, но она взяла себя в руки.

«Я не остановлюсь», — сказала себе Мириэль. Все это показалось почти обычным по сравнению с теми ужасами, которые рисовало ее воображение, и теми смертями, которые она уже видела. Она шла к алтарю между рядами сидений, скользя на пропитанном кровью ковре. Но, миновав загородку перед алтарем, она поняла, что дальше идти не может. Запах разложения, жужжание мух, поблескивание кишок — все это заставляло ее съеживаться от ужаса. Она не могла даже подумать о том, что ей придется прикоснуться к внутренностям, и если ей от одной этой мысли становится плохо, то что же будет, когда ей придется ставить Грааль, этот символ чистоты, на оскверненный алтарь?

Может, не надо этого делать? Когда ангел велел ей принести Грааль сюда, он наверняка не знал, как выглядит — и пахнет! — это место, как ужасно все это будет. Ангелы не стали бы ее просить, если бы знали.

Она прислушалась, ожидая совета. Но вокруг царила тишина. Свет Чаши в ее руках, такой прежде яркий, вдруг начал меркнуть. Через несколько мгновений она окажется в полной темноте.

«Я сделаю то, что поклялась сделать».

И прежде, чем сама успела остановить себя, Мириэль стиснула Грааль обеими руками и опустила Чашу в клубок внутренностей. Они мерзко захлюпали от прикосновения, но она давила и давила, пока основание Чаши не коснулось алтаря.

Послышалось шипение, словно сосульку сунули в кипящий жир, и внезапно вспыхнул ослепительный свет. Мириэль закричала, сжалась и отступила в страхе, но поскользнулась на крови и упала навзничь с трех ступенек алтаря.

Потом был только свет.

«Ты никогда особенно не доверял магии, — подумал Уэссекс — Вот потому и попал в беду». Любопытная идея.

Нужно было что-то делать, а не праздно размышлять о собственных просчетах, но разум Уэссекса почему-то не желал прекращать эти размышления, вовлеченный во внутренний спор с самим собой — спор, к которому герцог столько раз в своей жизни возвращался. Если магия действительно имеет силу, неужто старый король погиб бы? Смог бы тогда атеист Наполеон править вместо него?

Магия. Это была признанная часть повседневной жизни, особенно в среде аристократии, но для Уэссекса Art Magie всегда казалась не частью науки, а больше игрой, предназначенной для того, чтобы заманить в ловушку и обмануть своего приверженца. Он был скорее заинтригован, чем воодушевлен старинной церемонией Обета — как же это было давно! — когда принимал титул и обязанности герцога Уэссекского. Он совершил возлияние, поцеловал Камень, оставил дар и снова вернулся в мир солнечного света и закона, к которому принадлежал, и больше не вспоминал об этом. Но проходили годы, и ему стало казаться, что все его беды, все конфликты его жизни происходят именно оттуда, где он встретился с тем, чего так и не принял. Он старался забыть об этом, но теперь, казалось, все возвращается на круги своя.

Ночь, площадь, де Шарантон, вечная Тьма — все исчезло. Он снова стоял среди холмов Сассекса перед Камнем Обета, босой, в льняной рубахе и льняных штанах. Ему было четырнадцать лет.

Камень представлял собой внушительную, грубо вытесанную колонну, стоявшую между полем и небольшой рощей. Деревенские жители украшали его и плясали вокруг него, несмотря на то что были добрыми христианами, и деревенский священник смотрел сквозь пальцы на древний обряд поклонения Силам, старым уже в те времена, когда его вера еще не родилась.

Все было как тогда, но на сей раз вместо отцовского привратника, старика, которому в день Обета было так же неуютно, как и молодому герцогу, у камня стояла женщина.