Леопард - [25]

— Поверьте, синьорина, я никогда так не развлекался. Но более всего мы веселились вечером двадцать восьмого мая. Генералу потребовался дозорный пост на вершине, где расположен монастырь затворниц. Стучим, стучим — проклятие, никто не открывает! Тогда Тассони, Алдригетти, я и еще кое-кто попытались разбить ворота прикладами мушкетов. Напрасный труд. Решаем быстро притащить бревно из соседнего дома, разрушенного обстрелом, и наконец после адского грохота ворота поддаются. Входим: пусто, но за поворотом коридора слышны отчаянные вопли, монахини укрылись в капелле и сбились в кучку у алтаря — уж не знаю, какие стр-р-а-х-и вызвал у них десяток обозлившихся парней. Смешно было глядеть на этих монахинь; уродливые, старые, в черных рясах, они приготовились… принять мученичество. Выли они, как суки. Тассони — ну и тип — крикнул: „Ничего не поделаешь, сестры, у нас сейчас другие дела; вернемся, когда вы нам подыщете молоденьких послушниц!“ От хохота мы чуть по земле не катались. Так их там и оставили, несолоно хлебавши; нам пришлось с верхних террас открыть огонь по королевским войскам. Десять минут спустя я был ранен.

Анджелика, по-прежнему опершись локтем о стол, смеялась, обнажая свои зубы волчицы. Шутка показалась ей прелестной, сама возможность насилия волновала, ее белая шея вздрагивала.

— Ну и ребята же у вас! Как бы мне хотелось быть с вами там!

Танкреди стал непохож на самого себя; увлечение рассказом, власть воспоминаний и вдобавок возбуждение, которое вызвала в нем чувственная внешность девушки, моментально изменили его, преобразили благовоспитанного молодого человека, каким он был на самом деле, в грубого солдата.

— Будь вы там, синьорина, не было бы нужды дожидаться послушниц…

У себя дома Анджелика вдосталь наслышалась сальностей, но в первый (и отнюдь не в последний) раз в жизни ей самой пришлось стать предметом похотливой двусмысленности; ей понравилась новизна, смех девушки зазвучал еще громче, стал резким, пронзительным.

В эту минуту все встали из-за стола; Танкреди нагнулся, чтобы достать веер из перьев, который уронила Анджелика; поднявшись, он увидел Кончетту — лицо залито пунцовой краской, две слезинки на кончике ресниц.

— Танкреди, о таких дурных поступках рассказывают духовнику, о них не говорят с синьориной за столом, по крайней мере когда при этом присутствую и я. — И повернулась к нему спиной.

Перед тем как лечь в постель, дон Фабрицио с минуту постоял на маленьком балконе в своей гардеробной. Внизу спал погруженный в тень сад; застывшие в недвижном воздухе деревья казались отлитыми из свинца; словно в сказке, с близлежащей колокольни доносилось уханье сов. Небо очистилось от туч, которым они так обрадовались вечером, они ушли неизвестно куда, должно быть, в страны не столь грешные, которые божественный гнев осудил на меньшую кару. Звезды казались окутанными дымкой, их свет с трудом проникал сквозь знойный покров.

Душа князя устремилась к звездам, неприкосновенным, недостижимым, к звездам, несущим радость, ничего не требуя взамен; сколько раз он воображал, что сможет скоро очутиться среди этих леденящих просторов чистый разум, вооруженный лишь блокнотом для расчетов, самых трудных и сложных, но в которых концы всегда сходились с концами. „Лишь они одни чисты, лишь они одни порядочны, — подумал он, применив к астрономии светские формулировки. — Кому придет в голову заботиться о приданом для Плеяд, о политической карьере Сириуса, об альковных похождениях Веги?“ День был скверный, сейчас не только боль под ложечкой, но и сами звезды говорили ему об этом… Подымая глаза к небу, он вместо привычного их, расположения видел вес тот же единственный рисунок: две звезды сверху — глаза, одна внизу — кончик подбородка; насмешливое треугольное лицо, которое оп, находясь в смятении, проецировал в далеких созвездиях. Фрак дона Калоджеро, любовные истории Кончетты, дурацкие выходки Танкреди, собственное малодушие и даже угрожающая красота этой Анджелики — как все скверно; это скользкие камни перед обвалом. А этот Танкреди! Он прав, князь с ним единодушен, он даже помог бы ему, но нельзя отрицать, что Танкреди повел себя не совсем благородно. Да князь и сам такой же, как Танкреди. „Хватит. Во сне забудется все!“

Бендико, стоя в тени, тер морду о его колено.

— Видишь, Бендико, ты немного похож на них, на Звезды; к счастью, ты непонятен, ты не можешь вызывать тревогу. — Собака подняла голову, почти невидимую во мраке.

Вековая традиция требовала, чтобы семейство Салина на следующий день после своего приезда отправилось в монастырь Святого духа помолиться на могиле блаженной Корберы, происходившей из рода князя, основательницы этого монастыря, которая давала ему средства, свято жила в нем и свято в нем скончалась.

В монастыре Святого духа существовали строжайшие Запреты: доступ туда мужчин был решительно невозможен. Именно поэтому князь посещал его с особым удовольствием: на него, потомка основательницы по прямой линии, запрет не распространялся; к этой своей привилегии, которую он разделял лишь с королем неаполитанским, князь относился ревниво и по-детски гордился ею.