Леонид Брежнев. Величие и трагедия человека и страны - [44]

.

Брежневу сразу же пришлось доказывать на Днепровской гидроэлектростанции (Днепрогэс), что он правильно воспитывал кадры и вдохновлял их на совместное решение задач, требовавших сверхчеловеческого напряжения. Днепрогэс был не только объектом престижа, но и символизировал успешную индустриализацию, воплощал в себе те разрушения, которые причинил враг в стране, а теперь еще и несокрушимую волю советских людей к победе. «Мемуары» Брежнева подчеркивали это с некоторым пафосом: «Днепрогэс на нашей земле – это как Пушкин в литературе, как Чайковский в музыке. Какие бы гиганты ни появлялись на Волге, Ангаре, Енисее, им не затмить величия патриарха советской энергетики»492. От Днепровской гидроэлектростанции, которая при работе с полной нагрузкой производила 650 тыс. киловатт493, зависело энергоснабжение города, промышленности и всего региона. Так Брежнев снова оказался на всесоюзной сцене, внимание Сталина и Хрущева было ему обеспечено. Но у него были и соратники: уже с 1944 г. Кириленко, с которым он познакомился еще до войны в Днепропетровске, работал вторым секретарем обкома494. Они подружились и вместе преодолели немало испытаний. Руководство большинством пленумов и заседаний бюро горкома Брежнев передал в это время своему заместителю Моисеенко495. Он не присутствовал и на некоторых заседаниях бюро обкома496. Казалось, тройка хорошо функционировала в напряженной ситуации: Брежнев заботился о стройплощадках, на которых проводил день-деньской и даже ночевал на походной кровати. Моисеенко руководил горкомом, Кириленко – обкомом.

Газета «Правда» оказывала серьезное моральное давление, вновь и вновь публикуя критические статьи о состоянии работ, которые были нацелены против Брежнева и Кириленко497. Москва должна была выделять больше денег, машин и строительных материалов, но надеяться на это не стоило, и Брежневу не оставалось ничего другого, как с помощью агитации доводить рабочих и инженеров до грани их работоспособности. Он организовывал социалистическое соревнование, чтобы строительные участки состязались друг с другом за скорейшее завершение работ, присваивал звание стахановца наиболее передовым рабочим498. Действительно, 4 марта 1947 г. Брежнев смог, торжествуя, сообщить Москве о пуске в ход первой турбины499. Давление сверху и стремление приспособиться к обстоятельствам видны даже в «мемуарах» Брежнева: «В этом обилии дел, которые сразу обступили меня и которые ждали решения быстрого, было легко потонуть»500.

Голод 1946–1947 гг

Но на повестке дня различных заседаний горкома и обкома преобладала другая «горячая» тема: голод 1946–1947 гг., третий в этом столетии, снова особенно тяжело сказавшийся на Украине. В отличие от 1930-х гг. он был не следствием роковой политики, а результатом военных опустошений и длительной засухи, затронувшей всю Европу501. Согласно оценкам, на Украине в 1946–1947 гг. более миллиона человек страдали дистрофией, 300 тыс. были госпитализированы, 46 тыс. умерли502. Хрущев разгневал Сталина, осмелившись в декабре 1946 г. попросить его о помощи для голодавшей Украины503. Брежнев тоже писал тогда многочисленные просьбы о помощи в ЦК в Киев, в Москву или другие союзные республики, не раскрывая в них весь драматизм ситуации. В письме секретарю ЦК Компартии Латвии он разъяснял лишь, что просит о поддержке при закупке и транспортировке картофеля, «чтобы иметь возможность накормить наших рабочих»504. Действительно, в начале 1947 г. Брежнев получил возможность распорядиться о распределении по колхозам партий гуманитарной помощи505. Но бедствия людей, снова приведшие к каннибализму, не были включены ни в повестку дня многочисленных заседаний и собраний, где бюрократическим языком говорилось «о руководстве Райкомов КПУ осенним севом в колхозах и подъеме зяби»506. Они открыто обсуждались делегатами. Дискутировался вопрос не о том, как обеспечить голодающее население самым необходимым, а о том, как добиться выполнения установленных государством планов по сбору урожая. В полном соответствии с линией Сталина, согласно которой здесь работают «враги», имел место не недостаток продовольствия, а лишь виновные, которых за низкую урожайность следовало привлечь к ответственности. И в данной ситуации снова проявилась особенность Брежнева – не усугублять ситуацию, а, напротив, стремиться разрядить ее. Когда на XII пленуме Запорожского обкома 15 ноября 1946 г. один партиец потребовал, чтобы следствие было, наконец, завершено и виновные преданы суду, Брежнев вмешался: «Вы нас заставляете всех прокуроров бить дубинкой, вы сами направляете их работу… Я думаю, каждый должен понимать, что решение ЦК партии прежде всего на устранение недостатков, имеющихся в колхозах»507. Следовательно, Брежнев пытался еще раз сгладить дискуссию, обратив внимание на деловые вопросы. Он призывал не только к честной самокритике, но и напоминал также, что следует, наконец, расстаться с намерением обобрать колхозы, тем и ограничившись508. Подобным же своевольным образом он комментировал уже в сентябре 1946 г. на собрании секретарей городских и районных комитетов решения ЦК об обращении с колхозниками, которые «крадут» часть урожая: «ЦК партии требует применения суровых мер наказания виновных, в какой бы форме их вина ни выливалась. Можем ли мы задать себе вопрос: кого мы наказали из руководящего состава? И почему мы должны думать, что задержка сдачи государству зависит только от колхозов, а мы стоим в стороне? Это неправильно… Это значит самоустраниться и снять с себя ответственность. Я считаю, что мы с вами находимся в таком положении, нам даны такие права, что мы в районах просто плохо следим за действительным положением дел. Если в районе плохо, то нужно не только искать виновных в этом на стороне, но и посмотреть на себя со стороны – какую ж окраску мы имеем. Если мы не в состоянии организовать дела – значит, мы негодные руководители»