Леон и Луиза - [13]

Тем вечером, когда хозяин кафе всё это рассказал Леону Лё Галлю, тот возвращался домой в очень задумчивом настроении. Стояла первая тёплая ночь в году, и за Сен-Квентином можно было увидеть зарево фронта, а когда ветер дул с северо-востока, слышались и отдалённые раскаты. Леон расстегнул куртку и снял шапку. Он наблюдал за игрой своей собственной тени, которая каждый раз, когда он проходил под уличным фонарём, падала ему под ноги коротко и резко, а потом постепенно удлинялась и блекла в нарастающем свете следующего фонаря, потом вновь падала под ноги и снова светлела и выцветала. Он снял свой форменный пиджак и перекинул его через плечо, было слишком тепло для этого времени года; он с удивлением отметил, что за последние пять недель и три дня ему ни разу не пришло в голову перед вечерней прогулкой снять форму с дурацкими сержантскими лычками.

Здание станции в конце платановой аллеи было тёмным, даже на верхнем этаже не горел свет; Леон представил, как старый Бартельми, прильнув к утешительному теплу своей Жозианны, спит под толстым пуховым одеялом до самого начала нового рабочего дня. Он прошёл через Вокзальноую площадь к пакгаузу, поднялся по скрипучей лестнице; тишина в его комнате звенела эхом воспоминаний прошедшего дня.

Он думал о том, что завтра ему предстоит, как и во все последующие дни, встречать приходящие поезда красным сигнальным флажком. Он вспомнил о своей хитрости с телеграфом, о страхе перед скрипучими балками, и о немногословном вечере за стойкой в кафе «Дю Коммерс», и пришёл к заключению, что всё, что он делал в своей жизни, не было хорошо; ничего плохого он тоже не сделал, всё-таки он никому не причинил заметного вреда, никого не обидел, да и ничего такого, за что ему было бы стыдно перед родителями, он тоже не сделал; но, по правде говоря, ничего из того, что он делал изо дня в день, не было действительно важным, хорошим или красивым. И уж точно для гордости у него не было никакого повода.

Леон не знал, сколько проспал к тому моменту, когда начал различать сквозь сон гул голосов. Голоса слышались через окно, которое Леон из-за тёплой ночи оставил открытым, и сопровождались необычной вонью – смесью отвратительных запахов, происхождение которых Леон не мог объяснить. Он поднялся и посмотрел вниз на пути: в скудном свете газового фонаря стоял бесконечно длинный поезд из товарных вагонов и вагонов для скота, а на перроне старый Бартельми и мадам Жозианна поспешно переходили от одного вагона к другому. Босоногий, в одних штанах, Леон спустился по лестнице.

Поезд был таким длинным, что казалось, у него нет ни начала, ни конца. Некоторые вагоны были закрытыми, некоторые стояли распахнутыми настежь, но из каждого разило этой ужасной вонью гноя и экскрементов, из каждого вагона раздавались мужские голоса, которые со стонами и криками молили о воде.

– Мальчик, что ты здесь делаешь?! – воскликнула мадам Жозианна, разливая солдатам воду из большого кувшина. Солдаты лежали и сидели в соломе на голых досках, их лица были мокрыми от пота и блестели в свете газового фонаря, форма была грязной, а повязки пропитаны кровью.

– Мадам Жозианна…

– Иди спать, мой хороший, это не для твоих глаз.

– Что происходит?

– Это поезд с ранеными, мой ангел, здесь только раненые. Бедных ребят везут на юг, в госпитали Да, Бордо, Лурда и Пау, чтобы они скорее там поправились.

– Могу я чем-то помочь?

– Это мило с твоей стороны, золотце моё, но лучше уйди. Беги!

– Я мог бы принести воды.

– Не надо, мы-то уже привычные с твоим начальником. А вам, молодым, не нужно на это смотреть.

– Мадам Жозианна…

– Иди к себе в комнату, мой хороший, сейчас же! И закрой окно, слышишь?

Леон хотел было возразить и стал оглядываться в поисках Бартельми, но тот, едва заслышав, что его Жозианна повысила голос, уже спешил сюда. Он просверлил Леона строгим взглядом и надул губы так, что щетина его усов встопорщилась горизонтально, указал вытянутой рукой на пакгауз и прошипел:

– Делай, что мадам говорит! Шагом марш!

На этом Леон сдался и пошёл к себе в комнату, но, вопреки указаниям Жозианны, оставил окно открытым. Он стоял в тени за занавеской и наблюдал за тем, что происходило на перроне; когда поезд тронулся, он упал на кровать. Он был в таком изнеможении, что заснул до того, как ночной ветер окончательно унёс с перрона вонь.

По воле случая на следующее утро, незадолго до начала работы, когда он шёл от пакгауза к зданию станции, по аллее под торопливый скрип ехала маленькая Луиза. Платаны были влажные от росы и блестели в свете раннего солнца, в воздухе стоял запах высокой травы и нагретой солнцем железнодорожной щебёнки. На вокзальной площади Луиза так нажала на педальный тормоз, что щёбенка захрустела и запылила под колёсами. Она поставила велосипед под навес и взбежала по лестнице в кассовый зал. Леон так и побежал бы за ней, но у него были срочные служебные дела: забрать свой красный флажок из кабинета и точно к прибытию пассажирского поезда в восемь часов семь минут стоять на перроне.

Когда поезд прибыл, из здания станции вышел единственный пассажир – Луиза. Он с облегчением отметил, что в правой руке у неё только билет, но никакого багажа; значит, уезжает ненадолго. Неприятным было то, что она как назло помахала ему в тот момент, когда он должен был махать красным флажком прибывающему поезду.