Ленька Пантелеев - [110]

- А что это ты, кавалер, как будто нос повесил? - сказала Стеша, приглядываясь к Леньке. - Случилось что-нибудь?

- Нет, - сказал Ленька, перелистывая книгу.

- В школе-то у тебя как? Идет?

- Ничего.

- Ничего или хорошо?

Ленька вздохнул и захлопнул книгу.

- Учусь довольно прилично, неудов нет, а вообще...

- Что вообще?

- А вообще довольно паршиво.

Он хотел рассказать Стеше о своем столкновении с Прейснером и обо всем, что с ним случилось, но при Ляле постеснялся.

- Ребята, в общем, неважные, - сказал он, присаживаясь к столу.

- Как это неважные? А ты сам-то что - важный?

- И я неважный...

Стеша испытующе смотрела на него.

- Лялечка, - сказала она, обращаясь к девочке. - Ты бы, деточка, чайком угостила нас, а?

- Хорошо, - сказала, вылезая из-за стола, Ляля. - Только я примус не умею разжигать.

- А ты приготовь чайничек, налей воду, а я сейчас приду - помогу тебе.

Ляля взяла чайник и ушла на кухню, бросив из дверей понимающий и довольно ехидный взгляд на брата. Стеша прикрыла за нею дверь и вернулась к столу.

- Обижают? - спросила она, присаживаясь рядом с Ленькой и заглядывая ему в глаза.

- Кто? - не понял Ленька.

- Ребята.

- Положим, - пробормотал он, смущаясь. - Не очень-то я боюсь этих гогочек.

- Каких гогочек? Что еще за выражения?

- Ну, факт, что гогочек...

И Ленька рассказал Стеше о тех старорежимных нравах, которые царят у них в школе. О Прейснере же и о том, что его назвали "вором" и "колонистом", он почему-то и Стеше не решился сказать.

Стеша выслушала его и нахмурилась.

- Ну что ж, - сказала она. - Картина знакомая. Комсомол-то хоть у вас в школе есть?

- Нет. Не знаю, впрочем... Кажется, нет.

Она еще похмурилась, помолчала, подумала и сказала:

- Вот, Лешенька, дорогой, поэтому нам и нужно с тобой учиться. Образование нам нужно с боя брать, как... ну, я не знаю, как, что ли, наши давеча Кронштадт взяли. С этой буржуйской интеллигенцией, с бобочками или с гогочками, как ты говоришь, каши не сваришь. Их долго еще, - ох, как долго перевоспитывать придется. А нам, я уже тебе говорила, своя, пролетарская, советская интеллигенция нужна.

- Да, но ведь я же не пролетарий, - мрачно усмехнулся Ленька.

- Ты-то?

Стеша, прищурившись, посмотрела на мальчика, как бы прикидывая на глазок его классовую принадлежность.

- Да, - рассмеялась она. - Пролетарий из тебя пока что не вышел. В настоящий момент ты скорее всего являешься деклассированной личностью. А это что значит? - сказала она серьезно. - Это значит - к какому берегу пристал, на том и стоять будешь. А ведь ты уже давно выбрал, к какому берегу плыть? А? Ведь знаю, выбрал ведь, правда?

Ленька молчал, опустив голову.

- Понимаешь, о чем я говорю?

- Понимаю, - сказал он. - Выбрал, конечно. Но только ведь я, Стеша, плаваю довольно паршиво.

- Потонуть боишься или не доплыть?

Она улыбнулась, похлопала мальчика по руке.

- Ничего, казак, доплывешь, не бойся. Не в такое время живешь, не дадут тебе потонуть, вытащат, поддержат... Да и плавать, дорогой, тоже нужно учиться... Правильно ведь?

- Правильно.

- А ты, Лешенька, знаешь что? - сказала Стеша, наклоняясь к Леньке. Ты всегда, когда тебе трудно бывает, - бери пример с нашей партии. Учись у нее. Ведь ты подумай, чего только с нами, большевиками, не делали! И в тюрьмах наших товарищей гноили, и на каторгу ссылали, и травили их... и клеветали... и шпионами и бунтовщиками... и по-всякому называли. А ведь люди все это выдержали... А? Доплыли ведь и дальше плывем. А ведь море перед нами широкое. А у тебя что? У тебя пустячки...

Стеша еще раз улыбнулась и погладила Ленькины вихры.

- Выплывешь, казак. Выплывешь, не бойся. А на этих гогочек ты плюнь. Дразнить будут - не слушай. Учись, и все.

...Ленька учился. В школу он пришел не с самого начала года, по многим предметам ему пришлось догонять класс, и все-таки за все полтора месяца, что он пробыл "у Гердер", он не получил ни одной плохой отметки. А хорошие отметки получать было нелегко. Он видел, что за такой же ответ, а часто и за более слабый Прейснеру или кому-нибудь еще из компании "гогочек" учителя ставили более высокие баллы, чем ему, Шнеерзону или очень способному и начитанному Феде Янову. Учителя придирались. Он чувствовал это на каждом шагу. Особенно невзлюбила его сама Гердериха, преподававшая в классе "Д" русскую историю. Эта высокая и прямая, как телеграфный столб, дама с золоченым пенсне на длинном угреватом носу смотрела на него, насмешливо прищурив маленькие слоновьи глазки. Вызывала она его чаще других. И как бы хорошо Ленька ни ответил, какую бы отметку она ему ни ставила, отпускала она его от доски с таким презрительным видом, как будто Ленька напорол несусветную чушь и заслуживает самой суровой кары.

- Садис-с, - говорила она зловеще и с такой силой встряхивала над чернильницей перо, что страшно было за ее белые манжетки и за такой же белый гофрированный нагрудничек.

С одноклассниками у Леньки отношения не изменились. Он дружил с Шнеерзоном, с Котелевым, с Федей Яновым, а на остальных старался не обращать внимания.

Но его не оставляли в покое.

Дней через пять после разговора со Стешей, придя перед самым звонком в класс, он заметил, что на него как-то особенно значительно посматривают. Когда он засовывал в ящик сумку, из парты выпала какая-то бумажка. На вырванном из тетради клетчатом листке жирными лиловыми чернилами было написано: