Ленинградские повести - [49]
Заметно, что командование противника теряет выдержку: контратаки немцев яростны, но слепы. Их подразделения то дело попадают под сокрушительный огонь. Их офицеров на выбор бьют наши снайперы. Радисты Лукомцева перехватывают немецкие шифровки в Гатчину, в Лугу, даже в Псков. Немцы просят помощи. Лукомцев стискивает губы, возле телефонных аппаратов и раций своего НП продолжает включать воображаемые рубильники, распределяя ток боя огромного напряжения.
И вдруг… возле рабочего поселка батальоны Кручинина, совершая сложный обходный маневр, застряли на болоте.
Видя заминку, немцы приободрились. Части эсэсовской дивизии в сопровождении нескольких пушек начали окружать болото.
Лукомцев оценил опасность…
— Знамя! — приказал он, и через несколько минут, как язык пламени, на болоте показалось алое с золотом знамя дивизии. Около знамени с пистолетом в руке шел командир полка майор Кручинин. Бок о бок с ним — Загурин и Семечкин.
Пули рвали шумящий шелк, ветер отбрасывал на него черный дым разрывов, и копоть полосами на золото букв его и на орден. Падали сраженные знаменосцы, знамя вздрагивало, но древко тотчас подхватывали другие крепкие руки, и алое полотнище снова плыло вперед. А за ним, все так же безмолвно, с пистолетом в руке, шел командир.
Бойцы рывками выбирались из тины, выхватывали из нее пулеметы; злые, ненавидящие, пересекали они болото и вышли из него в тот момент, когда немцы уже охватывали его с тыла.
Восстановив боевой порядок и оставив врага позади, полк атаковал поселок и смял его растерявшийся гарнизон.
Артиллерия снова сманеврировала, и ураган снарядов коротко и мощно пробушевал по берегам болота, вокруг которого образовали цепь эсэсовцы. Вслед за этим немцев окружили подразделения резерва, били, уничтожали, топили, эсэсовцы сдавались поднимая руки перед жалами штыков. Не спасли их и танки: танки уже горели, подожженные нашими артиллеристами.
А полк Кручинина вырвался тем временем дальше. Лавина его батальонов текла за огневым валом к пригородной железнодорожной станции. Кручинин теперь непрерывно перемещался со своим командным пунктом, не отставая от боевых порядков. Небывалая радость переполняла сердце; после долгих месяцев обороны этот бой казался ему праздником, на который собрались все друзья и близкие. Ему казалось, что ряды его батальонов умножились, что в них с винтовками наперевес идут все те, чья кровь скрепила дивизию, ценой чьих жизней приобретен опыт войны. Командир роты Марченко, лейтенант Палкин, тихая девушка Галя Яковлева, прежний комиссар дивизии, командиры и политруки, многие, многие друзья-товарищи, сотни, тысячи ленинградцев, убитых и раненных на фронте, умерших возле станков в голодные зимние дни, шли мстить за себя, за свои жизни и кровь…
Может быть, и перед дрогнувшими немцами встал в этот миг страшный призрак расплаты, или просто они не выдержали натиска, но как бы там ни было — враг побежал. Побежал по всему фронту дивизии, бросая оружие, танки, артиллерию, склады, автомашины.
Это было началом. Первая трещина в железном кольце блокады…
Заслышав шаги позади, Лукомцев оглянулся. Только что вернувшийся из боевых порядков Баркан стоял, прислонясь к обгорелой балке чердачного перекрытия, и сквозь разорванную кровлю смотрел туда, где дымил Ленинград, живой и могучий. Под израненными крышами его заводов стучали пневматические молотки, по Неве шли ожившие буксиры, на берегах у стапелей вспыхивали молнии электросварки, пели сверла, звенела сталь. Это был голос великого города, зовущего своих сынов в бой.
И они отвечали ему громом орудий.
«Ополченцы! — мысленно повторил Лукомцев ранее сказанные слова. Горжусь, что и я в ваших рядах».
Ленинград — фронт
1942—1943 гг.
ПРЕДМЕСТЬЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Окно распахнулось так, будто в него ударили ногой. На пол звонкой пригоршней брызнуло мелкое стеклянное крошево. Старое бревенчатое здание скрипнуло, шевельнулось в балках; стало пыльно в комнате: падало белое с потолка.
Долинин вышел из-за стола к разбитому окошку. На Неве, в буром редеющем дыму, стеной стояла грязно-синяя льдина с примерзшим трупом в темной шинели; кто это там — свой или немец, — было не рассмотреть на таком расстоянии; схватил бинокль со стены, но опоздал: льдина грузно перекинулась и, навсегда скрыв свою ношу, ушла под воду.
Холодный ветер сметал на сапоги Долинину порыжевшую за зиму вату с подоконника, вскидывал бумаги на столе, шелестел листками настенного календаря, тоже запыленными и рыжими, подобно этой вате, посыпанной цветными бумажками. Стоял апрель, а календарь в кабинете секретаря райкома хранил прошлогоднюю, декабрьскую, дату: казалось, никого здесь, в скрипучем домишке над речным обрывом, не интересовал больше ход времени.
За окном шумел ледоход. Сталкивались и дробились ледяные поля, несли на себе к Ленинграду обломки бревен, ржавые каски — то с алыми звездами, то с черными крестами, — смятые коробки пулеметных лент, обрывки шинелей, а порой, как минуту назад, и тех, кто когда-то ходил в этих шинелях. Плывший сейчас, закопченный минными разрывами, истоптанный сапогами и валенками лед всю зиму лежал нейтральной полосой в верховьях Невы — между ее левым, занятым немцами, берегом и правым, где держали оборону части Ленинградского фронта.
