Ленинградские повести - [19]

— А, лейтенант! — крикнул полковник, обрадовавшись случаю, чтобы отвлечься от того, о чем говорил Черпаченко. — Очень кстати. Мы здесь в донесении наверх хотим отметить и ваших орлов. Отлично дрались. Садитесь.

— А я как раз со сведениями о наиболее отличившихся наших людях. — И Палкин раскрыл свою полевую сумку. — За подписью комбрига.

— Превосходно, превосходно. — Лукомцев просматривал аккуратно заполненные листы с печатями. — Начальник штаба, включите в донесение целиком! Теперь задача — укрепляться и укрепляться. Станцию немцы захотят во что бы то ни стало у нас отбить. Мы перерезали им дорогу, шутка ли — единственная рокада. Без нее у них никакого маневра по фронту.

— Работы идут непрерывно, — сказал Черпаченко. — Кроме боевого охранения, все копают.

— И у нас тоже копают, — вставил лейтенант.

— А главное, майор, разведка, — продолжал Лукомцев. — Разведку надо улучшать самым решительным образом. По существу, ее и нет. Разве это разведка — ползание в нейтральной зоне? Мы должны знать, что думает немец. Займитесь, майор. А вы, лейтенант, как ваши дела? Как вам нравятся ополченцы, наш мирный народ? Или для моряка пехота — явление малоинтересное?

Палкин только что думал о круглолицей парикмахерше политотдела, вел с ней мысленно разговор о том, что в жизни человека огромную роль может сыграть удачная встреча. Поэтому он смущенно улыбнулся и поспешил ответить:

— Что вы, товарищ полковник, у вас в дивизии замечательные люди!

Неожиданно но листве берез застучали крупные капли дождя. Юго-западный ветер пригнал долгожданную тучку, Лукомцев снял фуражку.

— Говорят, лейтенант, дождевая вода полезна для волос? — Он погладил ладонью свою лысую, будто полированную голову. — Как вы считаете?

— Товарищ полковник, я моряк, — скромно ответил Палкин, — специалист только по воде морской.

— Да вы дипломат! — Лукомцев рассмеялся.

2

Во втором полку людей в разведывательный взвод отбирал Баркан. Как-то рано утром к нему явился Бровкин.

— Присаживайся, отец, — пригласил комиссар, указывая на ящик из-под снарядов. — Что скажешь?

— А то скажу: не рота у нас стала, а… при Кручинине, вечная память ему, какой народ у нас был. А теперь?

— Это ты напрасно, старик, напрасно. Пополнение-то откуда пришло? С наших же, с ленинградских заводов.

— Пополнение! Его тоже не без ума распределять надо. Был у нас кулачок крепкий, те семнадцать, что из окружения вырвались, — всей роте краса. Так вы же и растрепали всех — кого куда. Ученый Фунтик, землевед, где? Связным в штабе полка. Экономист заводской, Селезнев? Опять же в штабе, у вас, переводчиком. Так и все.

— Обожди…

— Да чего ж тут! Один Бровкин остался. При новобранцах дядькой.

— Тебе и полагается учить молодых, ты солдат старый, коммунист, участник гражданской войны. Передовой человек.

— Вот я и пришел вперед проситься.

— В разведку, что ли? То-то, я гляжу, на роту начинаешь жаловаться, к чему бы, думаю. Вот в чем дело, оказывается.

Бровкин зашевелил усами.

— А годы? — продолжал Баркан.

— Что годы! Ты меня все отцом называешь. А через что? Через бороду. А мне всего-то сорок восемь. У меня сыну еще только семнадцать.

— Так это же младший!

— Ну и что такого — младший! Старший тоже молодой, вроде тебя, ему через год тридцать.

— А как старуха на это дело посмотрит?

— Что ей смотреть? Она, поди, смотрит да и говорит: тьфу, старый хрен, в тылах околачивается! Словом, комиссар, не ломай дружбу, пиши: Бровкина в разведку, иначе не уйду.

— Батькин приказ, ничего не поделаешь! — Баркан засмеялся и пометил в списке: «Бровкин».

Бровкин вышел из землянки, но через минуту вернулся, хитро улыбаясь:

— Теперь скажу тебе по секрету: не сорок восемь, а пятьдесят три мне, Андрей Игнатьевич! — ухмыльнулся и хлопнул дверью, обвалив с кровли пласт земли.

Прошло три дня. Бровкин начал уже беспокоиться, сожалея, что назвал комиссару свои настоящие годы, но тут его вызвал командир роты и сказал:

— С вещами в штаб полка. Будь здоров, жаль расставаться с тобой, Бровкин, но приказ!

Баркан встретил улыбкой:

— Ну, батька, пляши!

— Письмо?

— Чище. Позови-ка, — приказал комиссар связному, — позови-ка Димку.

— Сын? — Бровкин взволновался.

Вбежал светловолосый худенький паренек, веснушчатый, веселый.

— Ах, паршивец! — обнимал его старый токарь. — Куда же тебя черти-то принесли, сидел бы с маткой на крыше — город берег.

— Матка и прислала. Сходи, говорит, к отцу, молочка вот снеси да пирог с картошкой.

— Ну давай, угостим комиссара.

— Да нету, батя, ничего. — Димка засмеялся. — Я ведь целую неделю сюда добирался.

— Съел? Вот же как получается, товарищ комиссар, — сказал Бровкин, — с отцом бери уж и сына. Обожди, еще старуха притопает, она, ты сам знаешь, тоже вострая.

— Сын твой будет связным в роте, — объявил Баркан. — В огонь побереги пускать, осмотреться дай.

Первую боевую задачу полковой разведке поставил сам Лукомцев. Он долго сидел с разведчиками, рассуждал о ними о жизни — по-дружески, просто. Он рассказал им о том, что надо проникнуть в расположение врага, выведать огневые позиции его тяжелой артиллерии, понаблюдать за подходом свежих войск, которые, без сомнения, перебрасывались немецким командованием для нового удара на Вейно.