Ленинград, Тифлис… - [63]

Сережа закрыл книжку и аккуратно поставил ее на прежнее место.

Всю неделю они бурили берег озера: определяли границы культурного слоя. Запущенный на глубину челнок неизменно приносил мелкие обломки керамики, угольки и деревяшки. Когда скважины нанесли на план, оказалось, что площадь поселения была не меньше двухсот метров.

Работа подходила к концу. Как-то вечером они сидели в доме у Тимофея Семеныча, пили чай с вишневым вареньем. Сережа вдруг спросил:

— А я бы хотел взглянуть на хорошую карту вашей местности.

— Хорошую карту? Это можно, — сказал Тимофей Семеныч и подошел к книжному шкафу. Порылся в каких-то папках. Достал вчетверо сложенную бумагу, протянул Сереже: — По-немецки читаете?

— Читаю, — сказал Сережа и развернул бумагу на столе. Перед ним был очень подробный топоплан с названиями по-немецки. На верхнем обрезе стояло: Reichswehr. Чуть ниже: Wsechswjatgebiet. А у правого нижнего обреза виднелась уже знакомая подпись: Paul Heinrich von Hedicke.

Сережа погрузился в чтение карты. Его внимание привлекло большое зеленое пятно на севере, судя по всему, огромный верховой торфяник. Из него во все стороны вытекали ручьи, некоторые из них доходили до Всехсвятского озера. На болоте синими буквами стояла надпись: Tschistyi, 8 m.

— Есть у вас тут такое болото, Чистый или Чистое? — спросил Сережа.

— Есть такое, — ответил Тимофей Семеныч, — за селом Церковищи.

— Я бы хотел туда попасть, — сказал Вадик, — интересное оно. Все на нем тут завязано.

— Туда дороги нет, — сказал Тимофей Семеныч, — дорога кончается в Церковищах.

— А как же местные по грибы-ягоды ходят?

— Местные в Чистое по грибы-ягоды не ходят. Слава у него дурная.

— Поясните, поясните, Тимофей Семеныч, — в один голос попросили Сережа и Вадик.

Тимофей Семеныч помолчал, пожевал губами.

— Во-первых, до войны там был концлагерь. Силами зеков проводили мелиорацию. Народу положили видимо-невидимо… А во время войны, при немцах, здесь был партизанский край. Немцы стояли лишь в крупных поселках, да высылали время от времени карательные экспедиции. К востоку от Всехсвят — из Минского генерал-губернаторства, а к западу — из Курляндского. Карательные экспедиции проводились поочередно, партизаны знали о них заблаговременно и соответственно меняли дислокацию. А Чистое оказалось в нейтральной полосе. Партизаны там проложили дорогу на большую землю. Немцы туда редко совались, но, говорят, все кругом заминировали. И еще, — Тимофей Семеныч опять помолчал, собираясь с мыслями.

— Немцы на Чистом понастроили доты. Посылали туда проштрафившихся офицеров и унтеров… Были у них и такие… Приковывали бедолаг цепями к пулеметам… Перебили их всех партизаны… Так и лежат они там в своих дотах… Нет, не ходят наши на Чистое…

— Надо ехать, — решительно сказал Вадик, — Вы с нами? — спросил он Тимофей Семеныча. Тот отрицательно замотал головой.

— На чем поедете? — спросил Тимофей Семеныч.

— Поедем на велосипедах, ответил Вадик.

Велосипеды нашлись в сарае у Тимофей Семеныча. Один — совсем новый, другой — постарше, но оба на ходу. К велосипедным рамам прикрепили штанги бура, к сиденьям — спальные мешки. Долго собирали небольшой походный рюкзак — взяли бинокль, компас, карту, саперные лопатки, рулетку, кое-что из еды. Вадик долго колдовал над бутылью со спиртом — в рюкзак она не помещалась. Отлил из бутыли спирт в водочную бутылку, слегка разбавил водой, опустил на веревке в колодец — для охлаждения. В результате, когда выезжали на следующее утро, про бутылку забыли. Сережа вспомнил, когда они отъехали от дома, но возвращаться не стал: примета плохая.

До Церковищ доехали быстро — в кузове попутной машины. Там, как и говорил Тимофей Семеныч, дорога кончилась. Они сориентировались по карте, нашли ведущую в сторону Чистого тропинку, вскочили на велосипеды и заработали ногами. Как оказалось, ехали они по старой заброшенной дороге. Она то расширялась, у нее даже проступали обочины и что-то вроде твердого покрытия, то превращалась в узкую стежку, сжатую со всех сторон зарослями орешника. Тропинка понемногу поднималась в гору. Лес стал реже, все чаще попадались березки с кривоватыми стволами. Потом лес расступился и перед ними открылась гладь огромного болота, поросшего неестественно зеленой травой. Под порывами ветра трава прижималась к земле и казалось, что болото дышит. Кое-где виднелись холмики, на них росли чахлые кустарники и кривоствольные березы.

У края болота тропинка прерывалась. Сережа и Вадик слезли с велосипедов. Солнце палило по-летнему, было жарко. От болота поднималось душное марево. Они осмотрелись по сторонам. Невдалеке, на берегу, на пригорке виднелась покривившаяся избушка. Они подошли к ней, открыли ветхую дверь. На них пахнуло гнилью. В маленькой комнатке виднелся топчан, полуразвалившийся столик. Они бросили на топчан спальники и рюкзаки, развязали бур.

Шли они точно по азимуту, каждые сто метров погружая бур в трясину. Бур издавал чавкающие звуки и легко уходил в глубину, пока не упирался в твердый грунт. Глубина медленно возрастала, метр, два, три… Часам к шести небо заволокло, подул холодный ветер, пошел мелкий дождь. Они прошли еще с полчаса, взяли еще одну точку: твердый грунт пошел с 4 метров с копейками. Дождь усиливался. Вести дневник стало невозможно, бумага на дожде промокала. Они собрали бур и побрели назад. Их следы были явственно видны, а на местах, где они бурили, образовались небольшие озерца. Дождь усиливался, вскоре он перешел в град, затем повалил мокрыми хлопьями снег. Стало совсем темно, ветер валил с ног.