Ленинград - [57]

Вести, доходившие из Ленинграда до гитлеровцев, приводили их в неистовую злобу, они еще могли мстить за свое поражение и мстили. Гитлер приказал обстреливать город непрерывно, притом, как он особо настаивал, «не столько оборонительные сооружения, сколько жилые кварталы». Обстрелы продолжались многие часы подряд, был день, когда в городе разорвалось свыше двух тысяч снарядов. Нанести максимальный урон всему советскому — такие цели ставило теперь перед собой командование группы армий «Север». Оккупированные ими районы фашисты вознамерились превратить в зону пустыни и теперь торопились вывезти все оставшееся в живых население в свои тылы…

* * *

Странно видеть этот одинокий домик посреди пустынного, кочковатого луга. Почему бы не перебраться ему на пригорок? Или хотя бы к лесу? Наконец, прямо к воде? Только когда подойдешь поближе, становится понятным, что помешало строителю выбрать участок удобнее. По обе стороны небольшой быстрой речушки (это хорошо известная ленинградцам Оредеж) тянутся старинные булыжные дороги. И тесно, один рядом с другим, — фундаменты домов да развалины русских печей. Домик поставлен точно там, где был до войны, на исчезнувшей деревенской улице. Словно солдат, первым прибежавший на поверку и застывший на привычном ему месте. Только затянулась поверка. Никого не появилось больше в шеренге. Некому заново рубить дома, складывать печи, рыть колодцы…

— Большим Заречьем называли наше село. Большим, — напоминает хозяин домика Григорий Васильевич Федотов. Когда я был у него в 1971 году, он служил у метеорологов, наблюдал за уровнем воды в Оредеже. — Дворов у нас набиралось около 180. Во многих дворах по два-три дома. Улицы и на той стороне реки были, и за погостом. Все пожгли фашисты. С факелами ходили. Людей поизничтожили. Здесь погибли жены двух моих братьев — Евдокия и Пелагея…

Мы приезжали в Большое Заречье вместе со скульптором Марией Тимофеевной Литовченко. Она — один из авторов мемориала, который вскоре встал над Оредежем: площадка, цветник над братской могилой, две невысокие стелы и огромная фигура партизана, склонившего голову перед павшими. Высота памятника вместе с пьедесталом почти семь метров.

— Сколько я вариантов перепробовала, — взволнованно делилась Мария Тимофеевна. — На фигуре партизана остановилась уже потом. Сначала лепила рельефы, хотела воспроизвести трагические сцены гибели деревни…

Трудно представить это, но он был, последний для Большого Заречья день — 5 октября 1943 года. Пылающие избы под хмурым небом. Слякоть. Фигуры фашистов с канистрами, полными бензина, или с факелами в руках. Отчаянные женские мольбы. Детский плач. Сухой треск автоматных очередей.

— Как зверей, вылавливали, — глухо звучит голос Федотова. — Гранаты кидали в землянки. Пятерых женщин нашли вон там, в бункере. Всех постреляли. Многих погнали в Глумицы. Заперли в избу и сожгли…

Всего, по неполным данным, 5 октября было сожжено заживо 53 человека, расстреляно —13. Рысевых пятеро, в том числе детей двое, один трех лет, другой трех месяцев, Лукиных шестеро, в том числе детей трое, восемь Максимовых, семеро Тимофеевых, в том числе детей пятеро — Миша, Федя, Галя, Лида, пятое имя не вспомнили; трое Шумиловых и ребенок, Егорова Евгения Георгиевна и двое ее детей, учительница из деревни Донцо, фамилия ее забылась… Это из списка сожженных. Дальше расстрелянные: Федотовы Пелагея Михайловна и Евдокия Васильевна, 13-летний Борис Куприянов, жена мельника Мария Степановна…

— Кто остался, поселились после войны в Глумицах, там много сохранилось пустых изб. Так и получилось, что я тут один… — говорит Григорий Васильевич.

Списки погибших как незажившая рана. Время может притушить боль, но она снова и снова будет возвращаться в сердца детей, внуков, правнуков. Мемориал — вещественное воплощение неутихшей боли. Одна из стел напоминает о сожженных и расстрелянных. Вторая — о партизанах, сложивших головы неподалеку от Большого Заречья. Среди них были: первый секретарь Волосовского райкома партии В. Т. Кашерин, тогдашний председатель Волосовского райисполкома Н. В. Суворов, еще один секретарь райкома — В. А. Клюшин, народный судья О. И. Конькова. Один из героев партизанского движения, командир 12-й партизанской бригады А. А. Ингинен знал их лично и хорошо помнит.

— В апреле 42-го по их следам много дней неотступно шли каратели, — рассказывает Александр Адольфович. — Партизаны было оторвались от карателей, но в деревне Черное их выдал староста. — К счастью, немецкий офицер был пьян, орал, солдаты галдели, партизаны услышали шум и успели скрыться. Целую ночь, оборванные, голодные, шли по болотам к Большому Заречью. Там их обогрели, собрали для них продукты, одежду. Они пошли дальше, но каратели снова стали настигать их. В одном из хуторов, километрах в шести от деревни, им пришлось занять круговую оборону. Отбивались до последнего. Живым фашисты взяли только израненного Ивана Николаевича Пантина, секретаря райотдела НКВД. Пытали его, издевались над ним, но он ничего не сказал…

От Волосовского партизанского отряда осталось человек десять — группа Ингинена, скомплектованная из лучших лыжников, она выполняла другое задание. В те дни фашисты кидались по каждому лыжному следу, выезжали на каждый выстрел, жгли дальние хутора и деревни. Хотели разом положить конец партизанскому движению. Уцелевшие партизанские группы уходили от преследователей, неся большие потери. Но не сдавались. Нападали сами, расклеивали листовки по деревням, вели разведку, снова и снова собирали силы, комплектовали новые отряды.