Ленинград - [45]

— Мы для вас тоже сегодня поработали!

На лице Говорова — редкая для него довольная улыбка: ни одного снаряда в эти часы не упало на город; не те уже гитлеровцы, берут над ними верх ленинградские контрбатарейщики.

26 сентября. Два часа ночи.

Небо над правым берегом Невы у Московской Дубровки светлеет, становится багряным, словно за прибрежными окопами разгорелись какие-то фантастические, большой протяженности костры.

Когда минут через 60 огненная полоса взрывов отодвигается от левого, занятого фашистами берега в глубину их обороны, над Невой снова опускается темнота, но все равно еще видно, что реку стремительно пересекают лодки, катера, мотоботы с пехотой, понтоны с танками и артиллерией.

Л. А. Говоров на наблюдательном пункте. По обыкновению молчаливый, замкнутый, суховатый. Когда началась переправа, напомнил штабу:

— За ночь необходимо перебросить на левый берег первый эшелон и захватить плацдарм, а с утра начнем расширять его.

Нет, наверно, другого такого места под Ленинградом, где земля была бы так обильно полита кровью, как на этом вот клочке земли на левом берегу Невы против Московской Дубровки: в историю Великой Отечественной войны он вошел как Невский «пятачок». Созданный еще в сентябре 1941 года, плацдарм этот существовал до апреля 1942 года. Оттуда предпринимались неоднократные попытки прорвать блокаду, защитники его покрыли себя неувядаемой славой, они так и не отступили, оставшихся в живых фашисты уничтожили после того, как ледоход прервал сообщение между левым и правым берегом.

В ночь на 26 сентября ленинградские воины вновь форсировали Неву в надежде соединиться с войсками Волховского фронта: забив мощный клин в оборону противника, волховчане обошли Синявино и были уже в 7–8, а по некоторым данным, даже в 4 километрах от невского берега. Часа полтора-два ходу мерным красноармейским шагом, еще одно, только одно последнее усилие — и блокада будет прорвана, будет проложен надежный путь к хлебу, восстановлена сухопутная связь с Большой землей.

Пройти эти последние километры тогда не удалось, линия фронта в конце концов вернулась туда, где была, но синявинскую операцию нельзя считать безрезультатной: в ходе ее Волховский и Ленинградский фронты перемололи дивизии 11-й армии генерал-фельдмаршала Манштейна, присланные сюда из Севастополя и предназначавшиеся для нового штурма Ленинграда. 6 октября Манштейн сообщил в гитлеровскую ставку, что оставшимися у него силами он не в состоянии выполнить поставленную перед ним задачу. Это было несомненным успехом советских войск. Не случайно 17 октября в штаб 70-й ордена Ленина стрелковой дивизии, особо отличившейся в боях, в том числе и на Невском «пятачке», был передан по телеграфу приказ наркома обороны СССР И. В. Сталина: дивизия преобразовывалась в 45-ю гвардейскую ордена Ленина стрелковую дивизию. Медалями и орденами СССР были награждены около 600 ее бойцов, командиров и политработников.

* * *

Слабый утренний свет уже пробивался сквозь щели в забитых фанерой оконных проемах цеха, когда Евгений Мышкин наконец закончил растачивать последнюю деталь. Накануне он отстоял за станком положенные по военному времени 11 часов, потом остался на ночь, и сейчас его слегка пошатывало. Невысокий, худенький, он еще не совсем оправился после зимы, едва не ставшей для него последней: впалые щеки, синева под глазами. Сон и слабость уже одолевали Мышкина, но надо было еще сдать заказ. Мастер, приняв детали, придержал расточника:

— Женя, новая партия деталей поступила. Посмотри, что написано.

Мышкин не без труда разобрал: «Сделать немедленно!»

Голос его прозвучал как бы независимо от него самого, он слышал его словно бы со стороны:

— Давай детали. Только бы не заснуть. Посматривай за мной.

Снова потянулись мучительно долгие часы, Мышкину казалось, что станок его сегодня работает в каком-то замедленном темпе, детали словно бы вязнут в тягучем, сгустившемся воздухе. Когда новый заказ был выполнен, сил у него уже не осталось даже для того, чтобы пойти и сдать детали: выключив станок, он тут же, под ногами, постелил ватник и заснул еще до того, как успел коснуться его головой.

Мастер, дремавший в эти минуты, проснулся неожиданно: что-то изменилось в размеренном шуме, наполнявшем цех. Он встал, пошел по проходу и скоро увидел лежавшего у станка Мышкина. Голода в городе уже не было, но питание все равно оставалось скудным, здоровье у ленинградцев подорвано, и первой мыслью мастера было, что Мышкин умер.

— Кем же я его заменю? — прежде всего встревожился мастер. — Самому, что ли, встать? Но сумею ли!?

Тут же, однако, он увидел, что там, где лежали горкой необработанные заготовки, ничего больше не осталось.

— Вот молодец, успел, — благодарно подумал мастер, и чувство вины овладело им. — Не надо было позволять ему оставаться в цехе у станка.

Мастер наклонился над Мышкиным и тут только уловил, что он дышит.

— Господи, жив! — выпрямился он, вытирая выступивший со лба пот. — Жив…

Заказ, ради которого Евгений Мышкин, ставший после войны кавалером ордена Ленина, не спал около суток, и в самом деле был срочным: завод Карла Маркса в конце 1942 года получил срочное задание собрать сто «коробок» — так называли эти неизвестно для чего предназначенные установки. Рабочие выполнили его в срок. Они работали, как Евгений Мышкин. Одна за другой из заводских ворот выезжали странные, крытые брезентом автомашины с каким-то явно негабаритным грузом. Это были «катюши» — реактивные установки БМ-13.