Ленин жив - [12]

  Пристальное внимание фамибистов было приковано к палатам третьего спецкорпуса, в котором лечились госчиновники и партийные деятели. Ведь человек находящийся под наркозом и тем более отходящий от него мог болтать всякую чушь, среди которой могла проскочить запрещенная информация, неприличные высказывания в адрес руководства страны, верховного руководителя и крамольные планы пациентов.

  Сорокапятилетний Лаврентий Васильевич Сикора возглавлял все это хозяйство. Коренастый маленький толстячек, с взглядом черных узеньких глаз, большем похожем на рентген. Сикора был седой и лысый, поэтому даже в помещении носил медицинский колпак, отчего смотрелся очень смешно. Эдакий, гномик, с лицом серийного убийцы. Говорил Лаврентий Васильевич очень тихо и никогда не повышал голос. Лучезарная улыбка никогда не покидала его лица, но все-таки, она больше походила на гримасу палача перед казнью.

  А свою работу Лаврентий Васильевич выполнял хорошо, а иногда даже с излишним рвением. Причем некоторые чрезмерные усилия Сикоры работали против него самого. Так его инициатива с внедрением так называемых "урн доверия" чуть не стоили ему вообще карьеры.

  Некоторое время назад Лаврентий Васильевич распорядился установить во всех палатах, коридорах, пищеблоках центра, ящики для "жалоб трудящихся". Причем "жаловаться" Сикора призывал на всех и всё, рассчитывая таким образом поставить под контроль общественную и хозяйственную жизнь коллектива и нравственный микроклимат пациентов. С начало, это сработало и сотни сигналов: о недовесах еды в столовых, нехватки мыла в туалетах, стали поступать в "урны доверия". Но в дальнейшем затея стала работать совсем не так, как было задумано.

  В ящиках по утрам Сикора и его помощники находили столько нелепых и абсурдных жалоб и кляуз, что разбирать их не было, ни времени, ни смысла. Фимобщикам жаловались врачи на руководство центра, медсестры на врачей, санитары на медсестер и слесари на санитаров. Каждый чем-то недовольный, старался поскорей настрочить кляузу-анонимку. Писали: про служебные, любовные романы, про покупку дефицитных товаров на стихийных, запрещенных рынках, про порно журналы, про распитие спиртного на рабочем месте и даже про хищение туалетной бумаги (которая была дефицитом в республике) из кабинок сортиров медцентра. Сил на "аналитику и фильтрацию" этих сообщений не хватало. Сикора понял, что переборщил и приказал убрать проклятые "урны доверия". Но зловещий маховик людской зависти и злости друг к другу был запущен.

  Не обнаружив "заветных информационных ящиков" в одно прекрасное утро, пациенты, врачи и медсетры стали носить свои кляузы прямо к четвертому отделению. Причем сваливали свою писанину у дверей в секретный объект. Каждое вечер Сикора с помощниками, матерясь, носили мешки с накопившимися анонимками на задний двор и сжигали их там кучами. Лаврентий Васильевич начал понимать, что выпустил ситуацию из-под контроля. А апогеем провала неудачной затеи стало попадание очередной партии письменных сигналов "бдительных граждан" в руки одного партийного функционера, отвечающего за работу с жалобами от населения. Важный "дядька" лечился в закрытой спец палате и как, на зло, случайно зашел утром в секретное крыло четвертого отделения, что бы увидеть Сикору. Лаврентия Васильевича спец пациент не застал, зато обнаружил на полу целый ворох анонимок. Бдительный вельможа решил сам втихоря проследить, куда Сикора отдает данные послания. Каково же было его удивления, когда важный клиент, на заднем дворе, увидел настоящий погребальный костер из "народных сигналов".

  Разразился жуткий скандал. В центр приехала партийная комиссия с представителем руководства фимобщиков. И быть бы Сикоре снятым с работы. Если бы не Щупп. Именно Михаил Альфредович заступился за Лаврентия Васильевича, сказав, что он сам лично дал приказ сжечь бумаги, которые якобы уже рассмотрены им лично. Но, Щупп, сделал это, вовсе не из-за любви к Лаврентию Васильевичу, а из тактического расчета. Михаил Альфредович понимал, что, во-первых: вместо Сикоры могли прислать человека гораздо опаснее и коварнее, а во-вторых: таким поступком он обязал быть должным себе самого Сикору. И это сработало! Скандал удалось замять, Лаврентия Васильевича оставили на должности. После этого случая, Сикора стал более лоялен к Щуппу, хотя и затаил на него злобу, прекрасно понимая, что находится "на крючке". Ведь в любой момент Михаил Васильевич мог рассказать правду.

  Сегодня Сикора находился в прекрасном расположении духа. После прослушивания записей переговоров и просмотра параметров, снятых с приборов из палаты 098 литерного, он понял, что настал день, когда Лаврентий Васильевич, наконец-то сможет отыграться на Щуппе и сделать карьерный рост. Шутка ли! Секретный пациент пришел в себя! Человек, который многие десятилетия был засекречен и охранялся, как зеница ока, может дать какую-то супер секретную информацию. Ведь недаром им интересовались прямо из администрации верховного правителя. В такой ситуации Щупп наверняка должен допустить ошибку.

  Такие рассуждения Сикоры подтверждались его личными наблюдениями и исследованиями личности Михаила Альфредовича. Главврач центра, по заключению Сикоры, был человеком не благонадежным политически. С виду правильное поведение и взвешенное высказывание, было лишь маской. Сикора подозревал, что Щупп давно симпатизирует либеральной заграничной идеологической заразе, образу жизни там, за железным занавесом. Сикора даже знал, что Михаил Альфредович имел два выхода во всемирную компьютерную сеть интернета, а это было одно из самых опасных преступлений против государственного строя Народной федеративной республики. Интернет был запрещен на всей территории государства, как разлагающее и чуждое явление заграницы, а все интернет-каналы поставлены под госконтроль.