Ленин. Политическая биография (французский вариант) - [52]

Когда скончался Лев Толстой, Николай II, уважительно относившийся к его таланту — совсем, как Троцкий относится к таланту Жореса, — обратился к Всевышнему с просьбой быть милосердным к этому прославленному грешнику[274].

Николай II, испрашивающий у Господа покой для души Льва Толстого; Троцкий, выказывающий снисхождение к Жоресу: обе эти картины стоят одна другой.

Когда французским делопроизводством была допущена судебная ошибка, пострадавший не был ни пролетарием, ни социалистом: Жорес три года своей жизни посвятил защите богатого человека, офицера, ставшего жертвой правосудия. Это не мешает его ученикам делать из него единомышленника, почти друга тех, кто расправляется с буржуа только потому, что они буржуа, и с офицерами, только потому, что они офицеры[275]. Еще немного, и дойдет до обмена поздравительными телеграммами между «Юманите» и Петерсом[276] на день рождения Жореса.

Ладно, пойдем дальше.

Среди тех, кто за последние двадцать лет вел настоящую антимилитаристскую кампанию (в том смысле, в котором это слово используется в данной книге)[277], среди тех, кто больше других сделал для того, чтобы изобличить и предупредить страшную беду, Жоресу, без всяких сомнений, принадлежит первое место.

Вот что он говорил в Палате депутатов 7 апреля 1895 года:

«Повсюду происходят соревнования за обладание колониями, в которых в чистом виде просматривается принцип великих войн между европейскими народами, поскольку достаточно необузданного соперничества между двумя торговыми фирмами или двумя кланами, чтобы создать угрозу для мира в Европе.

И вы хотите, чтобы война между народами не была готова разразиться всякий день? Хотите, чтобы она не стояла постоянно на пороге, коль скоро в наших обществах, предоставленных бесконечному беспорядку конкуренции, классовых антагонизмов и политических битв, которые часто являются не более чем прикрытиями социальных битв, сама человеческая жизнь не была лишь войной и битвой?»

Три года спустя, на страницах «Птит Републик» (17 ноября 1898 года) он возвращается к этому вопросу:

«Если война разразится, она будет ужасной и охватит большие территории. Впервые это будет всеобщая война, касающаяся всех континентов; капиталистическая экспансия расширила поле боя; вся планета обагрится кровью. Это самое страшное обвинение, которое может быть выдвинуто против капитализма; над человечеством нависла опасность перманентной и с каждым днем все более широкой опасности войны; по мере того как расширяется человеческий горизонт, мрачное облако войны также расширяется и накрывает своей тенью все поля, возделываемые людьми, все города, где они трудятся, все моря, которые бороздят их корабли. Человечеству не избежать этого наваждения убийства и бедствия, разве что оно заменит капиталистический беспорядок, основанный на началах войны, социалистическим порядком, основанным на началах мира».

За три года до смерти, 20 декабря 1911 года, он вновь убеждал недоверчивых парламентариев:

«Порой слышишь, господа, как легко рассуждают о возможности ужасной катастрофы, которую представляет собой война, забывая при этом, что это было бы явление новое для нашего мира как по размаху, так и по глубине бедствия... И пусть никто не рисует себе в воображении короткую войну в несколько пушечных ударов или вспышек; в различных частях света произойдут затяжные и небывалые столкновения, как те, что имели место в Маньчжурии между русскими и японцами. В огромных людских массах начнется брожение, замешенное на болезнях, отчаянии, боли, скорби о погибших, на разорении, нехватке необходимого, связанной с остановкой торговли, производства, пустотой и страшным одиночеством.

Да, господа, зрелище не дай Бог, оно накалит все человеческие страсти. Подумайте об этом, и позвольте сказать вам об этом человеку, преданно служащему идеалам своей партии, убежденному, что необходимо, ради воцарения справедливости и мира среди людей, преобразовать форму собственности, но считающему в то же время, что было бы благородно двигаться по этому пути эволюционно, без разжигания разрушительной ненависти, которая до этих пор всегда примешивалась ко всем великим историческим движениям, направленным на создание нового в сфере социального.

Но будем осторожны, ведь именно в лихорадке войн, — во время нашествия в сентябрьские дни, во время войны 1870 года, в России во время русско-японской войны,— всегда и повсюду лихорадка войны являлась причиной социального недуга, заражала человечество, доводя его до пароксизма насилия, и консерваторам в первую голову полагалось бы желать сохранения мира, конец которого выведет на сцену беспорядочные и неуправляемые силы».

Но только ли шовинисты, националисты типа Деруледа порой легко рассуждали о возможности войны на Европейском континенте? Жюль Гед, такой закоренелый марксист, часто антагонистически настроенный по отношению к Жоресу, тоже как будто возводил большие надежды на почве «плодотворной войны». Жорес свел счеты с этой странной формой интернационализма:

«Та же немощь, та же путаница во внешней политике Геда. Само собой разумеется, он — интернационалист. Он яростно сражается с шовинизмом Деруледа и „патриотов”, он указывает на опасность, которой подвергается общество, упражняясь в воинственном шарлатанстве. Но его интернационализм не мирного плана, он позволяет любому европейскому пролетариату приумножить свободы, а через это — собственную мощь, позволяет сконцентрировать на неизбежной смене собственности все запасы нравственной силы и силы бюджетной, которые сегодня поглощаются либо войной, либо вооружающимся миром. Но поскольку не от неуклонного поступательного роста пролетариата и прогресса в области демократических свобод ждет он освобождения наемных рабочих, но от глубоких потрясений, которые заставят забить из расколотой почвы источник революционной силы, широчайшие катаклизмы станут самыми плодотворными. А ведь нет большего катаклизма, чем кровавые столкновения великих народов, которые уже в себе несут внутреннее содрогание, предшествующее будущим социальным войнам. Ибо в войнах, в которых национальные сообщества всемирного капитализма ранят друг друга и разорят одно другого, падут все путы, сдерживающие порыв революционного пролетариата, и из правительственного и капиталистического кокона наций, разорванного военным снарядом, забьет рабочий интернационал.