Ленин. Политическая биография (французский вариант) - [49]

).

Возьмите одну за другой все политические революции XIX века. Вы увидите, что они преуспели либо провалились в зависимости от того, соблюдали ли это правило, которое, могу это сказать, — является правилом профессиональной техники. Они преуспели либо провалились в зависимости от того, озаботились ли — между разрушением старого строя и возведением законного нового здания, — проложить промежуточный этап диктатуры, который, коль скоро речь идет о социальной революции, будет именоваться безличной диктатурой пролетариата, а в другие эпохи, в другие революции, был или мог быть диктатурой роялистской партии, или бонапартистской, или республиканской».

Мне кажется, что эта «Программа» и ее парафраз — «Комментарий» (если только не наоборот, «Программа» — парафраз «Комментария») ничего не доказывают. Все революции XIX века, — заявляет г-н Блюм, — преуспели либо провалились в зависимости от того, был ли у них промежуточный этап диктатуры пролетариата. Было бы любопытно узнать, как г-н Блюм классифицирует революции XIX века и каковы, на его взгляд, те, что преуспели. Однако автор «Комментария» не желает множить исторические примеры, он не «хочет строить из себя профессора истории». Из этих примеров он выбирает лишь один. «Перенеситесь в последнюю из революций, случившихся во Франции: смена империалистического строя республиканским в 1870—1871 годах. В чем, к примеру, конфликт между Гамбеттой, с одной стороны, и остальным правительством Национальной обороны— с другой? А в том, что перед приближающимися выборами, чья поспешность была обусловлена перемирием, Гамбетта предлагал принять подлинную диктатуру демократии. Гамбетта желал издать закон о том, чтобы бывшие чиновники Империи не могли избираться. Это было незаконно. Неважно, — отвечал Гамбетта, — я за диктатуру, в противном случае Республика и демократия обречены... И впрямь, два или три года спустя, из-за того, что Гамбетта не сумел достаточно продлить промежуточный этап диктатуры, реакционный парламент замыслил реставрацию монархии».

Прежде всего что может означать в этом духоподъемном фрагменте «диктатура демократии»? Означает ли она что-то иное, нежели всемогущее всеобщее избирательное право? Если, к примеру, согласно Конституции Третьей Республики, принцы родов, правящих прежде во Франции, изгнаны из страны, означает ли это, что французский народ уже пятьдесят лет живет при диктатуре? Не задерживаясь на этом, я пытаюсь уследить за ходом рассуждений г-на Блюма на основе его исторического примера и решительно теряюсь. Следовательно, «Гамбетта не сумел достаточно продлить промежуточный этап». А поскольку все революции XIX века преуспели либо провалились согласно тому, следовали ли они правилу г-на Блюма, предписавшего им «промежуточный этап диктатуры», значит, Третья Республика пала, а Империя восстановлена? Нет, на самом деле все не так трагично: «реакционный парламент замышлял реставрацию монархии». Вот и все. Это нас слегка успокаивает относительно действия страшного правила г-на Блюма. Хочется верить ему на слово, что республиканская диктатура Гамбетты в 1870—1871 годах обезопасила от заговорщиков следующие годы (хотя никаких доказательств мы не получили). Чтобы доставить ему удовольствие, я готов допустить, что Франция, благодаря действию на расстоянии этой самой магической диктатуры, не узнала ни буланжизма, ни кризиса, связанного с делом Дрейфуса, ни кампаний, организованных «Аксьон Франсез». И все же я любуюсь смелостью оратора, который выводит историческое правило на основе примера, демонстрирующего прямо противоположное. Ведь революция, положившая начало Третьей Республике, — безусловно, самая успешная из революций, поскольку строй, появившийся после нее, продолжает существовать уже около полувека, и прошла она, согласно его собственному высказыванию, без «промежуточного этапа диктатуры». Ежели другие примеры, которые г-н Блюм может привести в пользу своего утверждения, столь же убедительны, как и этот, он правильно сделал, заявив, что не желает «строить из себя профессора истории».

Я не позволю себе зайти так далеко, чтобы утверждать, что обратное выдвинутому им в «Программе» положению является правилом и даже что всякая революция всегда проваливалась, если порождала диктатуру. Революции — явления слишком сложные, чтобы можно было вывести их поступательное развитие из одного лишь условия, зависящего в свою очередь от тысячи самых разнообразных факторов. Впрочем, как я уже сказал, чрезвычайно трудно поделить революции на две категории: успешные и провалившиеся. Одно несомненно — идея диктатуры пролетариата не только одна из губительнейших политических идей в мире, но и одна из самых непоследовательных. Я знаю, что, говоря это, могу быть обвинен г-ном Блюмом в «буржуазном лицемерии»: он спокойно заявляет, что «осуждать или клеймить идею диктатуры пролетариата — означает не только оспаривать у нее революционное право, но и вообще право республиканское» (с. 11). Осмелюсь сказать, что это уж чересчур даже для диалектика, испытывающего жестокую необходимость поддерживать священный союз между г-дами Александром Бланом и Альбером Тома (лучший способ сделать это — очевидно, заклеймить «буржуазную критику»).