Ленин. Политическая биография (французский вариант) - [46]

Насколько иной была русская революция! Неудавшаяся ее попытка 1905—1907 годов утомила и лишила иллюзий целое поколение. Русский народ вошел в победный 1917 год уже обессиленным тремя годами войны, которая велась в условиях несравненно более трудных, чем те, в которых находились народы союзнических стран[253]. Материальное и моральное усилие, свершенное им в годы войны, подкосило его. Жизнь даже в самом начале революции уже была разлажена. Все те явления, что приняли угрожающие размеры при революции, — считается, что они являются именно ее следствием, — такие как дезертирство, административная неразбериха, экономический хаос, кавардак на железной дороге, плохое функционирование заводов — все это было уже при царском режиме. Революция лишь сделала их более заметными и, разумеется, безмерно раздула их.

Сама война была страшным потрясением сродни революции, поглотившим энергию русского народа, посеявшим лишь разочарование, заставившим его во всем разувериться. Когда разразилась революция, веры уже не было. И объяснялось это не одними лишь невзгодами и военными поражениями, как иногда считают. Если бы так, революция случилась бы уже в 1915 году, после великого отступления и падения Ковно, Бреста, Ивангорода. В том- то все и дело, что в первые три года войны Россия не понесла оглушительного поражения. Те поражения, которые выпали ей на долю, не были чем-то исключительным, то же пришлось пережить и другим странам. Были и победы: завоевана восточная Галиция, русский флаг реял над Эрзерумом и Трапезундом. В феврале 1917 года стратегическая ситуация не была катастрофической. Но вот вера... вера была утрачена. Интеллектуальная Россия с самого начала войны была охвачена умонастроением, которое в 1870 году Виктор Гюго передал следующим образом:

Я предвижу как лучшее, так и худшее;

Черное полотно:

Ибо Франция заслужила Аустерлиц,

а Империя — Ватерлоо.

В начале 1917 года разочарования интеллектуалов достигли верхнего предела по причинам, которые хорошо известны. К этому добавились крайнее изнеможение народа и начало экономического краха. Революция произошла чуть ли не механически, но в стране оставалось столько энергии, сколько требовалось как раз для того, чтобы покончить с гнусным режимом. А вот того гигантского подъема, необходимого, чтобы довести до положительного результата одновременно две задачи — войну и революцию, — не было и не могло быть[254]. Национальная революция быстро выродилась; бунт солдатни, требовавшей роспуска армии, возобладал надо всем.

Глава VI ПОЛОВИНЧАТЫЙ БОЛЬШЕВИЗМ: ПРОГРАММА ДЕЙСТВИЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ ФРАНЦИИ

Фундаментальные идеи большевизма, как и его практическая программа действий, недавно были сформулированы Лениным следующим образом: «Соединение диктатуры пролетариата с новой демократией для трудящихся, — гражданской войны с широчайшим вовлечением масс в политику...»[255]

Следует отдать должное лидеру русских большевиков: он честно выражает свои мысли, а четкость его формулировок особенно выделяется на фоне растерянности, царящей ныне в стане очень большого числа западных социалистов.

Интересен опубликованный в «Л’Авенир» «Опросный лист по поводу большевизма». Самым квалифицированным активистам социалистической партии были направлены вопросы; первые два звучат следующим образом[256]:

«Возможно ли в настоящее время превращение революционным путем капиталистического строя в социалистический? По какому признаку можно это понять? В чем это может состоять? Может ли обойтись революционная власть без подтверждения демократических практик? И каким образом?»

Ответы каждый по себе не представляют большого интереса. Но вместе слагаются в нечто весьма любопытное.

«Социалистическая партия, — пишет г-жа Луиза Сомоно, первой ответившая на вопросы, цитируя „программу Комитета за возобновление международных связей”,— энергично отвергает всякую попытку представить револю- цию как преждевременную, а пролетариат как недостаточно подготовленный к осуществлению властных функций... Одна революция способна быстро и полно решить задачи общественного переустройства».

Так думает социалистическая партия, от имени которой говорит г-жа Луиза Сомоно. А вот г-н Андре Лебей, принадлежащий к той же партии, чей ответ следует сразу за предыдущим, не разделяет, кажется, этого мнения. Читаем его письмо: «Безумно, преступно и абсурдно — это бросается в глаза — говорить: „настоящая задача пролетариата — немедленно брать власть в свои руки и т. д...” Вам, так же как и мне, известно, что рабочий класс еще очень мало воспитан. Интеллектуально и материально он отстает.... Только когда капиталистическое общество достигнет своего максимального развития и это отразится на всем, повстанческое движение— которое невозможно заранее назначить — возможно, будет необходимо»[257].

С другой стороны, можно прочесть в недавно выпущенной брошюре Альбера Тома следующее: «Мы мечтали, чтобы классы, накопившие богатство и власть, компенсировавшие себе понесенные во время войны потери за счет новых производств, сохранили немного того нового духа, которым они прониклись во время войны, чтобы они были готовы воспринять, что хозяйствовали не только в личных интересах, но и в интересах других членов общества. Они воспринимали бы ответственность, возложенную на них руководством, как социальную функцию, исполняемую на благо всех, а рабочих как равных, с которыми вели разговор». «Длительный союз, — спрашивает далее г-н Тома, — союз, стоящий над всеми нашими схватками, — стал ли он невозможен? Я отказываюсь этому верить»