Ленин как трикстер - [6]

Шрифт
Интервал

Некоторые эпизоды из героической ленинианы даже не требуют «трикстерной» реконструкции, настолько явно они имеют в своей основе какой-нибудь трюк. Один из ярких примеров такого рода — переезд Ленина через вражескую Германию в запломбированном вагоне в годы Первой мировой войны, независимо от интерпретации этого эпизода[37].

Наконец, такая яркая характеристика трикстерной природы Ленина, как его язык. Ленин, как и подобает трикстеру, любил витиеватость речи, особые словечки (типа «архинужнейший»)[38], соседство тяжелого наукообразного слога с чуть ли не площадной бранью — один из типичных ленинских приемов ведения дискуссии со своими оппонентами в философских и общественно-политических сочинениях. Трудный и тяжелый слог Ленина в его философских трудах, сочетавшийся с предельной доступностью и простотой его речей, обращенных к простому народу, мог бы быть принят за очередной признак гениальности Ленина, «умного» в любой области, если бы его философский язык не был на деле хитрым гротеском, под витиеватой сложностью которого маскировалась скудость мысли. В этом смысле слог Ленина приближается к слогу карнавального шута, пародирующего научную серьезность. Поэтому начальное «помутнение источника», приведшее в итоге к чудовищному слогу Ленина, следовало бы искать в гораздо более древних традициях, чем в литературном слоге Чернышевского, как думал Владимир Набоков в «Даре».

Особенности ленинской речи, как и другие его характеристики (склонность к логическим конструкциям при слабо выраженном интересе к поэзии, музыке и искусству) указывают на очевидную «левополушарность» личности Ленина. Интересно, что мозг Ленина также имел странную анатомическую асимметричность: одно из полушарий (скорее всего левое) выглядело вполне полноценным, тогда как другое (скорее всего правое) представляло собой лишь крошечный и сморщенный придаток. Примерно с месяц после смерти Ленина его мозг хранился в новосозданном Институте Ленина, где его и увидел Георгий Анненков, описанию которого я следую здесь[39]. Позже мозг перестали показывать посетителям, видимо, по настоянию вдовы Ленина, а затем мозг исчез, хотя, по слухам, его отправили в Германию для научного исследования. По всей вероятности, эта анатомическая необычность была результатом прогрессирующих патологических изменений вследствие болезни вождя, а не врожденным дефектом. Как бы то ни было, загадка гениальности Ленина даже в анатомическом смысле носит привкус какого-то хитрого трюка.

И, в заключение, об одной важной черте, которая выделяет ряд трикстерных персонажей, в частности, енисейского трикстера: «никакие его маски, превращения, тяга к перевертываниям (изнаночности), установка на абсурдные ходы и т. п. не могут скрыть сколько-нибудь прочно его доброго ядра»[40]. Официальная лениниана тоже в первую очередь возводит в абсолют доброту и справедливость Ленина. Впрочем, и здесь порой эти понятия трикстерно перемешаны, как, например, в следующей истории:

«Друг ты мой, верно это?» Тот молчит, голову опустил. А Ленин ему: «Мужика теснить ты права не имеешь. Потому мужик — большая сила в государстве, от него и хлеб идет. Значит, как друга своего, я наказать тебя должен примерно». Поцеловал тут Ленин друга-то, попрощался с ним, отвернулся и велел расстрелять. Вот он, Ленин-то какой… Справедливость любил.[41]

Несмотря на то, что сказка как бы пародирует обыденное понятие доброты, она фактически выпячивает указанное доброе ядро трикстерного персонажа — Ленин прежде всего заботится о мужике, от которого хлеб идет.

Однако кажется, более близкую к исторической действительности ситуацию передает анекдот (из серии, обыгрывающей эпизоды из художественных фильмов о Ленине), где Ленин велит расстрелять посетившего его мужика, оказавшегося на поверку «кулачком», но прежде велит непременно накормить его. Последний анекдот как нельзя лучше передает принципиальную разницу между фольклорным трикстером и «трикстером» Лениным. Истинный трикстер в итоге всех своих нередко злых козней приносит пользу людям, открывая им то, что становится их пищей — жизнью[42]. В приведенном анекдоте о «кулачке» фольклорный трикстер, следуя сути своего образа, вначале «расстрелял» бы мужика (сыграл бы с ним какую-нибудь злую шутку), но потом непременно накормил бы. Ленин в своей авантюрной увлеченности мировой революцией, трикстерным переустройством мира, по сути дела меньше всего заботился о людях, для которых он этот мир решил переустроить.

С другой стороны, образ Ленина приближается, судя по итогам его творений, к образу неудачливого демиурга — одного из двух универсальных мифологических близнецов-демиургов. Подобно ему, Ленин хотел принести пользу людям, но на самом деле посеял лишь разлад и зло. К этому мифологическому соответствию, которое было подтверждено недавним крахом ленинской коммунистической вселенной, можно добавить неканоническую лениниану, которая имеет дело с отрицательным полюсом образа неудачливого близнеца-демиурга. Поскольку этот недобрый брат во многих мифологиях развивается в образ дьявола и его аналогов


Рекомендуем почитать
Топологическая проблематизация связи субъекта и аффекта в русской литературе

Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .


История зеркала

Среди всех предметов повседневного обихода едва ли найдется вещь более противоречивая и загадочная, чем зеркало. В Античности с ним связано множество мифов и легенд. В Средневековье целые государства хранили тайну его изготовления. В зеркале видели как инструмент исправления нравов, так и атрибут порока. В разные времена, смотрясь в зеркало, человек находил в нем либо отражение образа Божия, либо ухмылку Дьявола. История зеркала — это не просто история предмета домашнего обихода, но еще и история взаимоотношений человека с его отражением, с его двойником.


Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

В книге собраны беседы с поэтами из России и Восточной Европы (Беларусь, Литва, Польша, Украина), работающими в Нью-Йорке и на его литературной орбите, о диаспоре, эмиграции и ее «волнах», родном и неродном языках, архитектуре и урбанизме, пересечении географических, политических и семиотических границ, точках отталкивания и притяжения между разными поколениями литературных диаспор конца XX – начала XXI в. «Общим местом» бесед служит Нью-Йорк, его городской, литературный и мифологический ландшафт, рассматриваемый сквозь призму языка и поэтических традиций и сопоставляемый с другими центрами русской и восточноевропейской культур в диаспоре и в метрополии.


Кофе и круассан. Русское утро в Париже

Владимир Викторович Большаков — журналист-международник. Много лет работал специальным корреспондентом газеты «Правда» в разных странах. Особенно близкой и любимой из стран, где он побывал, была Франция.«Кофе и круассан. Русское утро в Париже» представляет собой его взгляд на историю и современность Франции: что происходит на улицах городов, почему возникают такие люди, как Тулузский стрелок, где можно найти во Франции русский след. С этой книгой читатель сможет пройти и по шумным улочкам Парижа, и по его закоулкам, и зайти на винные тропы Франции…


Сотворение оперного спектакля

Книга известного советского режиссера, лауреата Ленинской премии, народного артиста СССР Б.А.Покровского рассказывает об эстетике современного оперного спектакля, о способности к восприятию оперы, о том, что оперу надо уметь не только слушать, но и смотреть.


Псевдонимы русского зарубежья

Книга посвящена теории и практике литературного псевдонима, сосредоточиваясь на бытовании этого явления в рамках литературы русского зарубежья. В сборник вошли статьи ученых из России, Германии, Эстонии, Латвии, Литвы, Италии, Израиля, Чехии, Грузии и Болгарии. В работах изучается псевдонимный и криптонимный репертуар ряда писателей эмиграции первой волны, раскрывается авторство отдельных псевдонимных текстов, анализируются опубликованные под псевдонимом произведения. Сборник содержит также републикации газетных фельетонов русских литераторов межвоенных лет на тему псевдонимов.