Ленин и Сталин в творчестве народов СССР - [11]

Сталин словно приоткрыл клапан, через который могли выйти пары, и указал, что делать, чтобы паровоз пошел. Селиверстов связывал мысленно речь с замучившими его пятьюдесятью тысячами факторов.

Игнатов давал себе слово, что, зная теперь, за что ухватиться, он дело двинет и смоет оставшееся после провала на Тракторном пятно.

Игнатов которому теперь все его прежние обиды и опасения относительно проработки казались мелкими, недостойными его как коммуниста, — теперь, после речи, испытывал настоятельную потребность что-нибудь немедленно сделать. Сквозь густую толпу он протискивался к Орджоникидзе: тот еще кричал и хлопал. Когда Серго повернулся, чтобы нагнать Сталина на лестнице, Игнатов схватил его за руку и сказал сердито и громко:

— Пошли меня куда хочешь, хоть на Сахалин…

— Завтра! — крикнул ему Орджоникидзе и, уронив шубу на кресло, поспешил к лесенке, к которой прошел Сталин.

— Ну, Коба, — называя его старым подпольным именем, сказал Серго, — ну… — и, словно больше ничего не мог выговорить от волнения, он перевел дыхание.

Ему хотелось сказать о том, что давно он не видел его таким, что его речь и для него самого была огромна и значительна, и еще многое ему хотелось сказать, по кругом были люди. Сталин улыбался…

А. Сурков. Делегат

Густая его шевелюра

Засеребрилась давно.

Дрожал перед ней Петлюра

И хмурил брови Махно.

Слащев на всех перекрестках

Назначил цену бойцу,

Решив, что такой прическе

Пеньковый галстук к лицу.

И тот, и другой, и третий

С крапленных шли козырей.

Проставили все на свете,

И были биты в игре.

А он по студеным росам

Летал со своим полком.

Пошел на войну матросом,

Вернулся большевиком.

Куда его ни бросали?

Каких он ни делал дел?

Водил табуны на Сале.

В правлениях трестов сидел.

Снимал корабли с причала.

Солил за Вяткой грибы.

Везде его выручала

Большая правда борьбы.

Ему опускать глаза ли

Под взглядом большого дня?

Куда ни посмотришь — в зале

Сидит боевая родня.

Партийцы сталинской складки.

Строители и вожаки.

От Ладоги до Камчатки

Сбились его земляки.

Под гулким куполом сводов,

В мельканьи блуз и петлиц

Скрестился ветер заводов

С колючим ветром границ.

Ему ли не волноваться,

Не чувствовать в сердце дрожь,

Когда в ураган оваций

Уверенно входит вождь,

Когда в потрясенном зале

Знакомой походке вслед

Гремит «Да здравствует Сталин,

Великий мастер побед!»

Ведь там, в полях, на толоках,

Колхозы в бой выводя,

Он локтем чувствовал локоть

Товарища и вождя.

Сжигая сон на привале,

В степной предутренней мгле,

Он сердцем чуял, что Сталин

Вот так же не спит в Кремле.

И ноги ступали твердо,

И речь лилась горячей,

И прыгали фары «форда»

Сквозь чад посевных ночей.

В дремоте мутной и зыбкой

Спеша на шум голосов,

Он шел за этой улыбкой,

Пробившейся из-под усов.

Он шел за этой походкой

По теплой и влажной земле,

Чтоб радость его и гордость

Отметилась там, в Кремле.

Чтоб радость его и гордость

Строителя и вожака

Вошла надежно и твердо

В победный отчет ЦК.

Ну, как же не волноваться,

Не чувствовать в сердце дрожь,

Когда над морем оваций

Стоит на трибуне вождь?

М. Шолохов. Письмо Сталина

(Отрывок из романа «Поднятая целина»)

Есаул Половцев вынес седло. Вышли. Взяли лошадей. Тронули рысью. Речку переехали за хутором вброд. Всю дорогу Половцев молчал, курить воспретил и ехать велел не по дороге, а сбочь, саженях в пятидесяти.

В Войсковом их ждали. В курене у знакомого Якову Лукичу казака сидело человек двадцать хуторян. Преобладали старики. Половцев со всеми здоровался за руку, потом отошел с одним к окну, шепотом в течение пяти минут говорил. Остальные молча поглядывали то на Половцева, то на Якова Лукича. А тот, присев около порога, чувствовал себя среди чужих, мало знакомых казаков потерянно, неловко…

Окна изнутри были плотно занавешены дерюжками, ставни закрыты, на базу караулил зять хозяина, но, несмотря на это, Половцев заговорил вполголоса:

— Ну, господа казаки, час близок! Кончается время вашего рабства, надо выступать. Наша боевая организация наготове. Выступаем послезавтра ночью. К вам в Войсковой придет конная полусотня, и по первому же выстрелу вы должны кинуться и перебрать на квартирах этих… агитколонщиков. Чтобы ни один живым не ушел! Командование над вашей группой возлагаю на подхорунжего Марьина. Перед выступлением советую нашить на шапки белые ленты, чтобы в темноте своих не путать с чужими. У каждого должен быть наготове конь, имеющееся вооружение — шашка, винтовка или даже охотничье ружье — и трехдневный запас харчей. После того как управитесь с агитколонной и вашими местными коммунистами, ваша группа вливается в ту полусотню, которая придет вам на помощь. Командование переходит к командиру полусотни. По его приказу тронетесь туда, куда он вас поведет. — Половцев глубоко вздохнул, вынул из-за пояса толстовки пальцы левой руки, вытер тылом ладони пот на лбу и громче продолжал: — Со мною приехал из Гремячего Лога всем вам известный казак Яков Лукич Островнов, мой полчанин. Он вам подтвердит готовность большинства гремяченцев идти вместе с нами к великой цели освобождения Дона от ига коммунистов. Говори, Островнов!

Тяжелый взгляд Половцева приподнял Якова Лукича с табурета. Яков Лукич проворно встал, ощущая тяжесть во всем теле, жар в своей пересохшей гортани, но говорить ему не пришлось: его опередил один из присутствовавших на собрании, самый старый на вид казак, член церковного совета, до войны бывший в Войсковом бессменным попечителем церковноприходской школы. Он встал вместе с Яковом Лукичом и, не дав ему слова вымолвить, спросил: