Лена и люди - [8]

Я говорю: а про Тихона Задонского Тоже непонятно?

Она говорит: нет, про Тихона понятно.

Я говорю: а про Сережу-алкоголика – непонятно?

Она говорит: понятно.

Я говорю: а статьи – тоже непонятно?

Нет, проза, говорит, понятно,

Я даже захотела почитать подробнее

Об этих людях, о которых вы пишете.

Лена, говорю, поверьте, я не специально.

Я не хочу, чтобы было непонятно.

Просто так само получается.

Она смотрит на меня с сочувствием

Говорит: понимаю.

Я продолжаю оправдываться: знаете,

Я пишу довольно много статей,

И если вам в этих, в книжке, уже понятно,

То и в других, наверное, было бы тоже?

Она говорит: понимаю.

Ну, вам два пива и сигареты с ментолом?

Да, говорю, Лена, пожалуйста,

Я буду работать над собой.

Шарик вернулся, он голубой.

Видите, уже появилась рифма.

Зачем я хочу, чтобы она поняла?

Зачем я хочу оправдаться?

Откуда это чувство вороватой неловкости?

Забытое

Что, хочу ей понравиться?

Хочу быть любимой народом,

Как пианист Воденников?

Провожу чистый социокультурный эксперимент,

Как Д.А. Пригов?

Я эксперимент его памяти

Уже проводила

На выборах короля поэтов

В Политехническом

(Читала антипутинский стишок

На фестивале, спонсируемом Администрацией Президента.

Такой чистой волны ледяной ненависти,

Которая исходила от зала,

Заполненного студентами провинциальных театральных вузов,

Я не чувствовала никогда.

Это хороший опыт.)

Я же всегда говорила:

Нельзя показывать

Свои стихи детям и родителям

Рабочим и крестьянам

Надо показывать фабрики и заводы,

Бедным – чужие проблемы, богатым тоже

Я же

Показываю работу родной речи

В стране природных ресурсов

Никого не наебываю,

Как поэтесса Джохан Поллыева

Это, видимо, немыслимая претензия

И самозванство

Нет, верно возмущался папа,

Когда прочел в моем подростковом дневнике:

Я притворяться б не хотела,

Что я такая же как все —

Ты что, считаешь себя лучше других?

Вопрошал он со страстью,

Граничащей с садомазо.

Мне было пятнадцать

У меня была первая депрессия

Родители не заметили

Я не привыкла жаловаться

И привлекать к себе внимание

Я не считаю себя лучше

Моя претензия круче

Я считаю себя другим, другой, другими

Как в кино с таким названьем

С Николь Кидман в главной роли

Я не понимаю, зачем накануне

Нового Года

Люди бегают в поисках елки

И подарков

И этот дурацкий обычай

Дожидаться

Речи Президента по телеку

А потом выпивать и закусывать

Этот Новый год

Я встречала

В поезде москва-воронеж

С китайскими рабочими

У них год крысы наступает в феврале

И они легли спать в одиннадцать

И я с ними заснула

В отличие от привычки

Засыпать в четыре

Я люблю заглядывать

В освещенные окна

Там живут аквариумные рыбки

В своих водорослях

Все это ужасно интересно

Но я не понимаю как это устроено

Кто придумал

Пить шампанское

В Метрополитен-опера?

На другой стороне земли

Все могло быть иначе

Короче

Не могу больше притворяться

Иду домой и думаю:

Кто она, Лена,

Продавщица ночного магазина

Лет пятидесяти, крупная, в очках

Я люблю слово крупная

Она такая полная, высокая и не рыхлая

Крепкая такая крашеная блондинка

Которая смотрит канал культура

Когда не работает сутки

Иногда выходя покурить на крылечко

Пошутить с охраной

Кем она работала в прошлой жизни?

Инженер? Библиотекарь?

Не забыть спросить в следующий раз,

Если у нее будет не слишком много народу

Ну и, конечно, она права:

Это сложный текст,

Даже когда он притворяется простым,

Как сейчас

2008

Короли улиц

Кто меня убьет – последний в роду

Мать или дед

Дядька или брат

Бабка и отец

Сестра и сестра

Или новая девочка папина внучка

Нацепивший свастику, надевший голду —

Их уже нет, кто меня убьет

Кто и был бы рад

У кого что болит

Веревка вода свинец

В Сонной Лощине, в Мокром Логу

Бывшие совки кагебешные хорьки

Давно обивают пороги ларьков.

Мои родаки – их уже нет.

Остались оболочки новогодних конфет.

Кто меня убьет?

Язык и народ,

Дункан МакЛаут, умлаут,

Сила ночи сила дня Кастанеда и пейот.

Но весь этот теленаркотраффик не для меня.

Никто не выступает к простолюдину на бой.

Дед Пихто, Рэмбо с нимбом над собой.

Любовь моя, только ты меня выводишь на убо

Протестовать не стану,

Воля твоя, говорит Изольда Тристану.

В сущности, первый встречный

Воробей над Москвой

Бесчеловечный

Срет мне на черные левые грудь и плечо

Меча как путь млечный.

И отлично.

Я кричу в ночи, сворачиваясь в калач

Червём

Кольцами давя кирпичи как Владимир Ильич:

Никому не сдамся живьём,

Хоть он будь бессмертный паяц и небесный палач —

Мы ему споём

Никого не видно окрест опричь

Пары товарищей с АКМ,

С наглыми лицами ангелов

Наголо бритых голов

Расчехленных стволов

Поминальных столов,

Не сдающихся в плен,

Каберне Совиньон

Употребляющих винтом

На понтах вдвоем и втроем

На мостах

Говорящих русскую речь.

И какой-то там далее женский плач

Но и он

Не имеет смысла теперь.

И кому я песни своих поэм,

Как енот вонюч

Что ходил к нам с Таней каждую ночь

На помойку, куда мы курить как брат

В Миссисипи, где русских поэтов сдавали под ключ

А за ключиком холст и клад

Да никто меня не убьет

Хоть и был бы рад

Ни ракета земля-воздух, ни установка град

Дураки, смерти нет, дураки.

Но и это на первый взгляд.

КОРОЛИ УЛИЦ

1

Капитан убойного отдела

Полиции Города Ангелов

Бывший народный водитель Киану Ривз

Просыпается утром с похмелья

В своей засраной мелкой квартирке

С опухшей рожей

Берет три мерзавчика водки