Лена и ее любовь - [27]

Сможет ли она завтра выйти без чулок?

Осмотрела свои ноги, как под гримом, белые, гладкие. Поднялась, повесила на окно черную юбку, серый джемперок, серую кофточку. Под мышками кофточка пропахла потом и глядела на нее косо: две пуговицы повисли на нитках.

— Подмышники, — говорила мать. — Пришивай к дорогой одежде подмышники. А под узкие вещи надевай лифчик на косточках.

— Почему?

Лена снова легла на кровать.

— Потому. Я тоже так делаю. А к летним платьям пришивай держатели для бретелек, чтобы не каждый сразу знал, какого цвета у тебя лифчик. Волосы подбери. И глаза не подводи черным так сильно, а то вид у тебя потасканный! Прошлогодняя юбка коротка. Вот будет тебе тридцать, уже не сможешь ходить с голыми ногами!

— Я до этого не доживу.

— Посмотрим, посмотрим, только кожаную куртку оставь все-таки в шкафу, она тебе велика и вообще отцовская! И у машин не останавливайся, когда с тобой заговаривают.

— Почему нет?

— Потому что нет. Я тоже так не делаю.

— Так ведь с тобой никто уже и не заговаривает.

Пощечина обеспечена.

«Сделай, чтобы моя мать умерла», — такой просьбой Лена каждый вечер завершала «Отче наш». Бог оказался тупым. Не разглядел истекший срок хранения на ее молитве, когда та позавчера, наконец, дошла.

Стук в дверь. С кровати Лена не поднялась.

— Войдите!

В дверях стоит королевский пудель. Юлиус Дальман вернулся из парикмахерской.

— Ну, как я выгляжу?

— Сойдет, — ответила она с кровати, согнула руку в локте, подсунула под голову. Мать взяла Дальмана не в мужья, а в свидетели на свадьбе. Можно ее понять, как посмотришь на него сейчас в дверном проеме. — Есть в этом нечто… — Лена показала на его голову.

— Что именно?

Кончиками пальцев он ощупывал свою прическу.

— Нечто декоративное, — закончила она. Где-то в доме работал телевизор.

— Завтра пойдем вместе? — хотел знать Дальман.

Она кивнула.

— Ясно было, что она первая умрет, она ведь сильно меня старше, — промямлил он.

— Разве?

— Да, на четыре недели.

Сказал про четыре недели, но заключалась в них целая жизнь. Лена представила, как мать и Юлиус Дальман детьми шагают рядом. Она мальчик. Он девочка. Она поживее, он осторожный, но не без изящества. Представила, как они вдвоем сидят у радио перед открытым окном. Он расчесывает ей волосы. Но детей у детей нет. Не бывает детей от касания гребнем, даже самого нежного. Конец истории Лена тоже видела. Дальман и его Марлис были назначены друг другу лишь в незримом миропорядке. Кто же первым отвернулся от любви?

— Что Марлис вообще обо мне рассказывала?

— То да се, — проронила Лена.

Дальман сделал полоборота к выходу, потом полоборота назад, указал на развешанную одежду. Сейчас скажет, чтобы убрала. Из-за соседей.

— Завтра вы наденете это?

Она кивнула, он покачал головой, и так они спорили молча, безнадежно и не по сути, покуда он, наконец, не пробормотал:

— Но юбка, юбка-то слишком коротка для твоих похорон, Марлис.

Несмотря на августовскую жару, днем Лена пошла в сауну и оказалась там наедине со старой толстой теткой. В душевой она состригла ногти на ногах, попробовала средство для волос и с трудом его выполоскала, купила детектив Сименона, однажды уже читанный, изучила телепрограмму и отметила крестиками все, что стоит посмотреть, но потом прослушала по радио у себя в комнате репортаж о поездке в Черновцы и страшно захотела слив. Вымыла голову еще раз и с мокрыми волосами улеглась в постель. Радио играло тихо, так что из коридора слышались шаги того, кто не мог уснуть. Ночью она вышла в туалет и увидела большую пепельницу, полную окурков.

Колокола двух зеленых церковных башен натужно сообщили о приходе дня. Дул резкий ветер, и прояснились краски, и прочертились контуры, будто обведенные тонкой линией туши. Шестнадцатое августа. С Дальманом она вошла в церковь. Стоя с ним у чаши со святой водой, на передней скамье различила спину отца. Вся семья помещалась в первом ряду. Дальман изготовился размашисто и торжественно осенить себя крестным знамением.

— Африканский бетон, — пробурчал он, указывая на облицовку чаши, будто это и было главным на сегодняшний день.

Без него она торопливо преодолела ступеньки главного нефа, по проходу в центре пошла вперед, к первой скамье. Единственный глухой колокол звучал близко и протяжно. «Медленно — значит, печально. Медленно — значит, нежно и взволнованно. Не то что быстро, — сказала она себе. — В любви тоже так». Она шла быстро.

Семейству в первом ряду пришлось подвинуться. Лену не трогало, что она сидит возле того, кто являлся ее отцом, будучи мужем ее матери. Непроницаемая пленка незаметно для окружающих скрывала ее. Материал она разработала с годами. Сердцеллофан. Если кто тронет, она выдаст материал за свою кожу. Что остается, то она играет на сцене.

Дальман последовал за ней и уселся рядом. Так Лена оказалась между мужем ее матери и Дальманом ее матери. Увидела пятерых теток из Айфеля, плечом к плечу, и все толстенные. Наверняка они спозаранку, в четыре, при двух термосах для чая и кофе погрузились в старую оранжевую «ауди». А вот кормили ли они в темноте кур, нарядившись в черные плащи, тесные им в бедрах? А плащи они чистили ли утренней кофейной гущей от выступивших на ткани белесых пятен? Сменяли ли напоследок резиновые сапоги на приличную обувь, ощутив при этом колотье в пояснице и одарив пустым, но не холодным взглядом мужнино фото на буфете? Сколько лет, как я овдовела? Все вопросы давно улажены, и в бесформенной сумке исчезает на случай дождя во время похорон зонтик-автомат, спутник жизни, единственный и незаменимый.