Лемма - [3]

— Тише! — крикнул Ковалев. — Прикройте, пожалуйста, дверь! Теперь взглянем на вещи с другой стороны, со стороны пришельцев (если они есть). Нужен ли им Контакт, и если нужен, то зачем? Я знаю, что первым возражением мне будет: у них другой мир, другая логика, все другое. Я против этой идеи, как и вы, профессор. Ибо мы пока не можем не то что иной мир придумать, а, напротив, все более убеждаемся, что наш мир можно описать лишь единственным образом, строго логично, начав при этом со взаимодействия кварков и кончив Галактикой. В этом главный смысл научного знания — в единстве устройства наблюдаемого мира. И если бы природе пришлось дважды создавать разум, не вижу причин для производства других форм сознания. Я согласен с вами и с Оккамом: для чего привлекать новые сущности ей. Природе?

Беглай благосклонно кивал. Ковалев целиком пересказал его статью в журнале.

— Следственно, зачем им, этим развитым. Контакт с нами, отсталыми? Или в их истории не было открытия Нового Света? Завоевание? Нелепость! Мы уже знаем, что завоевывать следует только идеи. Иначе — брать на себя обузу, тащить всю эту планету, жаждущую скорого счастья. Зачем? Она этически не готова к Контакту. И следовательно, никому не нужна. Общий вывод: при нынешнем нашем отношении к Контакту произойти его не может ни в каком случае! Вот главное содержание леммы.

— Следствия? — громко спросил Беглай.

— Следствие первое. Всю вашу деятельность по установлению Контакта надо прекратить, все эти кодировки, посылы сигналов и прочее — это бесполезно и вредно.

— Обоснование — ваша теория?

— Никак нет. Обоснование — ваша практика. Тридцать лет вы шлете упорядоченные вопли во Вселенную, слушаете ее на всех частотах, а толку? Ни одного следа, ни тени Контакта. Вами не интересуются.

Профессор уже тихонько задыхался от бешенства. Никто еще за сорок лет его научной деятельности не обвинял его в безграмотности.

— Стало быть, мы все даром получаем зарплату? В лучшем случае барахтаемся впустую. В худшем — шаманим сами для себя.

— Именно, — сказал гость с твердостью. Он отошел к окну и глянул в сад. Соседская девочка ткнула палочкой в розовый воздушный шар, и он разлетелся брызгами. Девочка не заплакала, а хитро оглянулась: не видели ли взрослые. Ковалев усмехнулся и отошел от окна.

— Слушайте, Ковалев, ведь ваши построения до ужаса шатки. Неужели не видите? Они держатся лишь на одном этическом посыле. Так не бывает.

— Напротив, так и бывает. Сначала этический посыл, потом научный результат. Лишь возмутившись однажды тем, что церковь присвоила себе право объяснять устройство мира, можно было начать изучать этот мир. Так проснулась наука.

— Ничего подобного! — вскричал упоенно Беглай. — Науку создал эксперимент!

— Эксперимент? Их вокруг сколько угодно, в том числе завтрашних Но только этическая сторона сознания говорит нам, на что именно сегодня надо обращать внимание. Вы никогда не задумывались, отчего Галилея увлекла качающаяся люстра в соборе? От скуки, профессор. Нестерпимо скучно стало слушать мессу в соборе в конце XVI века. И Галилей открыл формулу маятника. Вот и все.

Профессор тихонько засмеялся.

— Вы увлекающийся человек, Ковалев. Из ваших построений может следовать что угодно. Например, что факты Контакта регулярно происходят, но мы их не видим.

— Конечно. И только потому, что они не таковы, каких мы ждем. Может быть, дети или… деревья уже умеют воспринимать их, почему бы нет? Ведь разложение света было известно тысячи лет — в росе, радуге, в игре граней.

— Ага! — сказал Беглай. — Дети и деревья! Старая идея неосознаваемого знания?

— Скорее, непрочитанного письма. Вы помните о работах с дельфинами? Тогда, в шестидесятых годах, нас осенило, что мы забиваем на костную муку, быть может, разумных существ. Это так потрясло общественность, что охоту на дельфинов запретили повсеместно. Ваш диплом был по структуре дельфиньего языка, профессор, вы помните? Вы еще любили представляться девушкам как специалист по языку, которого не знает никто.

Профессор вздрогнул и оглянулся. Внизу шумели с обедом. Ковалев подготовился к беседе лучше, чем ему показалось вначале. Беглай встал и прикрыл дверь.

— Мы мешаем, шумим, — сказал он. — Если хотите, история с дельфинами оказалась неудачной попыткой Контакта. Но там мы были пришельцами.

— Вот именно, пришельцами, — сказал Ковалев. — И когда стало ясно, что они не ровня нам по разуму, мы сразу потеряли к ним интерес. Работу с дельфинами продолжали одиночки, которым больше некуда было деваться. Тогда вы и сменили кандидатскую тему.

Беглай был уже готов к дальнейшему разговору. Он понял, что Ковалев знает о нем все. «Интересно, откуда?» — думал профессор.

— Курите? — спросил он, включая привычные силы сопротивления.

— Боже упаси! — отвечал Ковалев простодушно.

И тут Беглай вдруг подумал, что нет, это не неудачники остались в опустевших дельфинариумах. Он вспомнил бетонный мол в Малом Сунсехе, яркую золотую полоску заката, алое облако над пляжем и морем. Девушка стояла в черном купальнике на самом конце мола и молча смотрела, как они шутовски бросали монетки в море, чтобы вернуться. Куда? Когда? Потом он понял: она смотрела не на них, веселых беглецов, не на него (все было сказано вчера), а на обезумевшего дельфина, летавшего в водах малого бассейна. Остались не безутешные неудачники, подумал он, остались те, кто поверил и полюбил.