Лекции по философии истории - [41]

Вот это я специально поискал пример, чтобы он был не какой-то маленький, не пустяковый, а очень крупный, связанный с целой страной и целой эпохой, и с революцией. Мы с вами уже знаем, что категория становления отражает в истории открытую борьбу или войну, которая есть вооруженная борьба классов, наций или государств. Продолжавшийся у нас с ноября 1917 года до начала тридцатых годов переходный период от капитализма к коммунизму — это был период, в котором решалось, кто кого, и решилось, кто кого. По окончании переходного периода мы получили наличное бытие коммунизма в России. Но мы-то с вами знаем, что результат снятия становления — наличное бытие — содержит в себе становление, поэтому борьба по принципу: «кто кого» просто не налицо, но эта борьба продолжается, сохраняется, и вот в данном случае та сторона, которая ранее была побежденной, взяла власть.

Реставрация свергнутых порядков — не редкость в истории. Например, во Франции буржуазная революция проходила так: сначала победила буржуазная революция, потом она проиграла феодалам, потом она снова победила. У нас было не так. Через несколько месяцев после того, как помещиков победила буржуазия, рабочий класс ее прогнал и установил диктатуру пролетариата в форме Советской власти. Но зато он проиграл позже, уже после победы социализма. Вот такая любопытная картина, ничего подобного нигде ведь не было, ни в одной стране.

Иногда начинают искать русскую идею — и до сих пор ищут. Мне всегда казалось это странным, ведь идея обычно характеризуются прежде всего не тем, чья она, а тем, в чем она состоит, в чем смысл-то идеи. Нет, ищут русскую идею. Ну, если все же так поставить вопрос, то по содержанию воистину русской идеей является идея создания Советов и установления Советской власти. Действительно, русский рабочий класс Советы создал, он их изобрел, это инициатива историческая именно его, никто другой даже не претендует на эту инициативу. Повторить ее попытались, во-первых, в Баварии и, во-вторых, в Венгрии. Но неудачно: там задушили эти Советы. А в России Советская власть продержалась довольно-таки долго. Можно сказать, что и после 1936 года власть рабочего класса сохранялась, но уже не в форме Советов, не в той форме, которая, как у Ленина говорится, является организационной формой диктатуры пролетариата.

Самое интересное, что ведь в Программе партии, которую не меняли до 1961 года, до ХХII съезда КПСС, было записано, что основной избирательной единицей и основной ячейкой государства является завод, фабрика. И выходит, что несмотря на то, что никто эту Программу не ревизовал, никто ее не отвергал, так произошло, что Советов уже в середине тридцатых годов не стало. А в 1961 году из Программы партии было выброшено не только положение о том, что основной ячейкой государственного строительства и основной избирательной единицей является не территориальный округ, а завод, фабрика. Выброшен был и составляющий главное в марксизме тезис о диктатуре пролетариата. И тогда уже пошло движение к ликвидации социализма, прикрываемое всякими ревизионистскими выдумками вроде общенародного государства и развитого социализма.

Понять это все можно, если овладевать диалектической логикой, поскольку каждое логическое движение, хотя оно выглядит совершенно абстрактно, есть исправленное историческое движение. Исправленное в том смысле, что в истории есть и движение вспять, а в логическом рассмотрении — движение только вперед. Только благодаря этому логическому рассмотрению мы можем определить, где прогресс, где регресс. Если движение идет назад, скажем, от наличного бытия коммунизма в переходный период, то это движение вспять, или если в переходный период преобладающим является не возникновение, а прехождение коммунизма — это контрреволюция, и мы перешли снова в буржуазный строй.

Разве для историков является какой-то новостью, что сначала буржуазный политический строй возник, потом исчез, а затем снова возник? Для историков это никак не может быть новостью, чем-то таким удивительным. А разве бывает, чтобы что-то сразу стало и прочно держалось? Не бывает. Не исключено, что кто-то из тех, кто будет экзамен сдавать, с первого раза его не сдаст. Тоже может быть. Ничего страшного я в этом не вижу, он посидит, подумает, подойдет и тут же через полчаса сдаст. Я от этого оценку понижать не буду, потому что человек подумал. Мало ли что человек скажет сгоряча, сгоряча это сущее, а мы наличное бытие должны брать.

Итак, на каком логическом звене мы остановились? Какую сакраментальную фразу мы записали? Что иное иного есть иное. И отсюда чисто логически выводится, что на самом деле в этой фразе содержится два утверждения. Что иное иного есть иное же, и иное иного есть иное, другое, не такое. Следовательно, тут есть два момента в ином, момент равенства иного с собой и момент неравенства иного с собой. Но иное — это тоже нечто, мы на этом останавливались, отмечали, что безразлично, что брать за нечто, что брать за иное. Если я — нечто, то вы — иное, если вы — нечто, то я — иное и т. д. То есть что брать за нечто, что брать за иное, — это определяется внешним образом. Вот именно поэтому тот логический вывод, который мы сделали, не просто относится к иному как к какому-то виду нечто, а к нечто как к таковому. Всякое нечто изменяется, в том числе всякое историческое нечто, то есть всякое определенное наличное бытие, всякое налично сущее, если оно живое, если оно историческое, если оно не мертвое какое-то, просто фотография или просто какой-то осколок или черепок, хотя и черепок тоже или кости, они же тоже находятся в процессе становления — возникновения и прехождения. Иногда мы видим хорошо сохранившиеся останки цивилизации, иногда видим плохо сохранившиеся останки цивилизации, но они находятся в процессе своего прехождения естественно. Следовательно, каждое историческое нечто имеет момент равенства с собой и момент неравенства с собой.