Лекции о сущности религии - [116]

Что может быть более относительного, изменчивого, ненадежного, чем существо человека? Как же может опираться на него моральный закон? Но не значит ли это попадать из огня да в полымя - от человеческого существа искать прибежища в существе бога? Не есть ли существо человека, при всем бесконечном разнообразии его основных влечений, нечто себе равное, надежное, даже чувственно достоверное? Не говорится ли даже в пословице: "весь свет имеет одно лишь желание, - чтобы ему было хорошо". Но существует ли что-нибудь более неизвестное, сомнительное, противоречивое, колеблющееся, неопределенное, относительное, чем существо бога? Не является ли оно по крайней мере столь же переменчивым и различным, как переменчивы и различны времена и люди? Не есть ли причина того, почему бог в известное время дает людям те, а не иные законы, те, а не иные откровения, не есть ли причина этого существо этих людей, которым соответствуют только данные законы и откровения? Но не есть ли, - в том случае, если законодатель дает мне закон, соответствующий моему существу (а только такой закон есть истинный и действительный),-не есть ли мое существо закон закона, то, что является его предпосылкой? Каково, стало быть, различие между человеческим и божественным существом как основой морали? Это есть различие между простою правдой и религиозной иллюзией или фантазией, которая превращает в личное существо второе Я человека в отвлечении от его воли и разума. "Что-либо злое, говорит, например, ортодоксальный полигистор восемнадцатого века (Гундлинг), - бог не может приказать, ибо он в высшей степени добр и мудр: следовательно, он приказывает доброе. Добро творится под знаком равенства, заповедь идет вслед; таким образом, он повелевает человеку то, что для него является благом, и запрещает то, что ему вредно. Finis Dei noster quoque finis sit oportet, -божья цель должна быть и нашей целью", разумеется; ибо наша цель есть и божья цель; чего мы не хотим, противоречащего нашей природе, злого, вредного, того не хочет и бог. Но хотя в действительности закон и существо божества имеют своей предпосылкой и основой человеческое существо, религиозная фантазия все это переворачивает вверх дном. Тот же теист по этому поводу замечает, что хотя атеист "и может понимать моральные истины, имеющие связь с человеческой природой", но "для их практического осуществления, так как эти истины противоречат нашим вожделениям и аффектам", только теизм может дать надлежащие средства. "С противоположной точки зрения, - говорит он же в согласии со всеми теистами, - не остается ничего другого, как полезность, которая и должна меня удержать от воровства, от убийства, от оскорбления другого". "Но предположим, - продолжает он, - ты встретишь своего заклятого врага в уединенном месте, как Саул Давида в пещере, и сможешь не опасаться, что будет раскрыт твой акт мести и что ты не будешь наказан. Бога ты не боишься... Ты - атеист. Что же должно удержать тебя от умерщвления твоего врага?" То же самое, что и тебя, хвастливый теист! Потому что в таких казуистических случаях решает лишь то, что ты собой представляешь, а не то, во что ты веришь или что ты думаешь; если ты злой, жаждущий мщения человек, то ты совершишь свое постыдное дело, несмотря на твою веру в бога и на твой страх перед богом, ибо благоприятствующий этому момент и страсть увлекут тебя; но если ты являешься противоположностью этому, если ты не подлая, а благородная натура, если ты и в самом деле человек, а не зверь, то ты и без страха перед богом и людьми найдешь в себе достаточно мотивов, которые удержат тебя от постыдного дела. Я назову прежде всего чувство чести, чувство, которое избегает делать тайным то, что стыдно делать при других, - чувство, которого, к сожалению, однако, христианство совершенно не культивировало из-за своей веры в бога, - чувство, которое не хочет обманывать других и согласно которому человек хочет также и быть тем, чем он представляется другим, применительно же к указанному индивидуальному случаю это - то чувство, которое делает человека, если он не совсем зверь, как раз в тот момент, когда он может поступить как угодно с объектом своих вожделений, - победителем над своими страстями, - чувство, являющееся торжеством наибольшей власти над жизнью и смертью, но именно поэтому не унижающее себя до презренного ремесла палача. Поэтому как в физике, так и в этике, или морали, лишь по невежеству обратились к помощи теологии, но именно по этой же причине не позаботились культивированием заложенных в самом человеке основ и элементов добродетели и оставили народ и по сей день пребывающим в состоянии величайшей нравственной грубости. Что касается вышеприведенного положения, гласящего, что при атеизме нравственность зависит исключительно от пользы или вреда, - положение, которое и до настоящего дня, хотя и другими словами и в других выражениях, отстаивается теологами и их последователями, умозрительными лакеями теологии, - то следует заметить, что это противоположение ложно даже с точки зрения теизма. В этом противоположении речь идет не о вреде и не вреде, пользе и не пользе, - в этом обе стороны сходятся, - а об известном и неизвестном вреде, известной и неизвестной пользе. Вред атеиста неизвестен, вред теиста, предмет его страха, - гнев, наказание божие, - известны; но и, обратно, польза атеиста неизвестна, польза же теиста - любовь, награда божия известна. Или лучше: противоположность между теизмом и атеизмом есть противоположность между бесконечным и конечным эгоизмом. В страхе перед богом исчезает, правда, из поля зрения эгоизм, ибо страх есть трепетание Я перед силой, уничтожающей или могущей уничтожить Я, но в известной и бесконечной награде божией явственным образом выступает бесконечный эгоизм. Атеист поэтому имеет, правда, ту моральную невыгоду по сравнению с теистом, что у него нет страха перед богом, но у него есть и то преимущество перед ним, что он не имеет в виду никакой божьей награды. Впрочем, я этими словами не хочу защищать ограниченный, поверхностный атеизм прежнего времени, в частности французский атеизм. Как истинная республика далека от республики французов, так далек и истинный атеизм от атеизма французов. В основе веры в божественное правосудие лежит, как я это показал уже в другом месте, и вера в Немезиду, в гибель зла и в победу добра, вера, составляющая основу всех исторических действий. Но эта вера есть вера, независимая от теизма, от веры в бога, ибо добро заложено в человеческой природе, заложено даже в человеческом эгоизме; добро есть не что иное, как то, что отвечает эгоизму всех людей, зло - не что иное, как то, что отвечает и что выгодно эгоизму отдельных человеческих классов и что, стало быть, идет за счет других, но эгоизм всех или даже только большинства всегда сильнее, чем эгоизм меньшинства. Достаточно, в самом деле, для этого бросить взгляд на историю! Когда начинается в истории новая эпоха? Всюду тогда, когда против исключительного эгоизма нации или касты заявляет свой вполне законный эгоизм угнетенная масса или большинство, когда классы или целые нации, одержав победу над высокомерными претензиями господствующего меньшинства, выходят из жалкого и угнетенного состояния пролетариата на свет исторической и славной деятельности. Так и эгоизм ныне угнетенного большинства человечества должен осуществить и осуществит свое право и начнет новую эпоху истории. Упразднению подлежит не аристократия образования, духа-нет! Но недопустимо, чтобы немногие были благородны, а прочие - чернью; все должны, - по крайне мере должны, - быть образованы. Не должна быть отменена собственность вообще - нет! Но недопустимо, чтобы немногие имели собственность, а другие - ничего не имели; собственность должна быть у всех.