Лекции - [53]

Но есть «вещь в себе» — которая недоступна чужому взгляду. По учению Канта, есть только три вещи в себе, которые не подлежат выражению в рамках детерминистского мировоззрения. Эти три реалии таковы: это моя личность (моё Я), мир как целое (я могу познавать отдельные части вселенной, но я никогда не могу окинуть взглядом всё мироздание в его целостности) и Бог (Который тоже ускользает от того, чтобы я кусочек от Него отщипнул и сказал — вот я теперь Его точно знаю)… Вот три вещи в себе.

И вот Кант говорит: есть мир вещей для нас, мир природных феноменов — он подчинён причинно–следственным отношениям. Но если мы начинаем смотреть на мир глазами этики (практического разума), мы должны предположить, что человек способен исполнять не веления прошлого, а веления долга. И, значит, человек свободен. Значит, настоящее и будущее человека определяются не просто его прошлым — определяются его выбором, его свободой.

Итак, нравственно необходимо признавать нравственную свободу человека. Если мы этого не сделаем, мы должны будем отказаться от всех нравственных категорий, отказаться от оценок и своих поступков, и поступков ближних. И в самом деле, мы же не наказываем луну за то, что она устроила нам солнечное затмение, не объявляем ей выговор с занесением в личный гороскоп? Точно так же, выходит, нельзя наказывать человека, чьё нравственное, совестное чувство вдруг ушло в затменную зону в минуту, когда оно должно было проявиться. Значит, оказывается, совесть человека не то же самое, что и луна. Это явление совершенно другого порядка.

Итак, вторая (малая) посылка силлогизма Канта: человек свободен.

И вывод. Вывод оказывается таким: если в мире феноменов всё подлежит принципу детерминизма, а человек свободен, это значит, что он не подчиняется принципу детерминизма. Это означает, что мир феноменов не исчерпывает всего многообразия бытия.

Так Кант приходит к фундаментальнейшей философской идее: (и, должен заметить, что к этой идее, так или иначе, с разных сторон подходили все серьёзные философы мира, начиная от Платона или индийских философов, вплоть до современной русской религиозной философии) к идее иерархии бытия.

Оказывается, тот мир, который знаком нам ближе всего: мир физический, мир, где господствует принцип детерминизма, мир, который изъясним в категориях рассудка, — это только поверхностная плёночка океана бытия. А под нею таится некое истинное бытие. В философиях это называлось по–разному. У Платона это был «мир идей» — «мир эйдосов». Это могло быть «единая платина», это могло быть «Брахма» у индийских мыслителей. И так далее. Но всё же во всей мировой философии появлялась эта иерархия бытия. Но заметьте, как своеобразно она появляется у Канта. Оказывается, сущностным признаком этого бытия является свобода. Человек участвует в мире явлений, но не принадлежит ему.…

Так вот, оказывается, человек не подчиняется конституции вселенной. Человек не подчиняется основному закону мироздания — закону детерминизма. Это означает, что мир, подчинённый закону детерминизма, не есть весь мир. А именно человеческая свобода есть окошко в этот иной порядок бытия — в иной горизонт…

Что тогда мы получаем? Человеческая свобода есть символ — знак присутствия — иного бытия, которое, во–первых, свободно; во–вторых, это бытие оказывается нравственно окрашенным (потому что человек приходит к ощущению этого бытия через нравственный опыт, через категорию долга, через ощущение совести — значит, это некий нравственный мир)…

Спрашивается: как же мы тогда назовём такое бытие, которое свободно, нематериально, духовно и нравственно? В философии искони такое бытие называлось словом «Бог»…

И поэтому Кант делает свой вывод: нравственно необходимо признавать бытие Бога.

Это и есть знаменитое Кантовское доказательство бытия Бога. Напоминаю вкратце, из чего оно резюмируется. Всё в мире имеет свои причины (всё в мире строится по закону детерминизма). Человек не подчиняется закону детерминизма. Поэтому человек не является частью этого мира. Следовательно, человек принадлежит какому‑то иному миру, в котором нет детерминизма. Следовательно, это мир духовной свободы — следовательно, мир Бога.

Кант, однако, подчёркивает, что это в строгом смысле нельзя считать доказательством. Надо различать две философские, логические, если хотите, педагогические процедуры: одно дело доказать, другое дело — объяснить. Если я хочу вам что‑то доказать, это означает, что я размышляю так, что вы вынуждены будете (силой логики, силой аргументов, которые я буду приводить) с этим согласиться даже против своего желания. Но объяснение предполагает совершенно нечто другое. Объяснение предполагает приглашение собеседника в мой внутренний мир. Когда я вам нечто доказываю, я вторгаюсь в ваш мир — со своими знаниями, своими аргументами: я своё знание навязываю вам. Когда я объясняю, происходит нечто обратное: я вас приглашаю к себе в гости и пробую пояснить — «ну почему именно». И вот я вас приглашаю не в Православие, не в христианство — я говорю: «Знаете, мы, христиане, в этой традиции видим такой‑то смысл, для нас это дорого. Мы видим смысл Великого поста в том‑то, том‑то и том‑то». Я могу вам пояснить, почему есть Масленица перед Великим постом, а почему есть Страстная седмица после Великого поста — я могу пояснить некую смысловую связь. Но, тем самым, я просто вам поясняю, что мы не настолько абсурдисты, как иногда о нас пишут: то, что есть в Церкви, для нас