Лекарство от нерешительности - [8]

— Не понимаю, как ты ешь эту гадость! — Литературное «гадость» (вместо, скажем, «дерьмо») говорило о том, что Ванита как дочь посла училась исключительно в школах при посольствах. — Но я очень тронута, что ты хочешь переехать ко мне, хотя и привык к богемной жизни.

По утрам, если Ванита бывала игриво настроена, мы развлекались следующим образом: она кормила меня кренделем, а я с завязанными глазами должен был отгадать, чем конкретно он намазан.

— Что песто, что «Нутелла» — супер, даже не поймешь, в чем разница, — говорил я с набитым ртом.

Позавтракав, я садился на поезд F (если ночевал у Ваниты) или ехал на 2/3 до Сорок второй. Всю дорогу я смотрел на «Применение свободы» — при дневном свете книга казалась совершенно другой, гораздо менее заслуживающей доверия.

Философ ниттелевского калибра или даже человек того же уровня образования, что и вы (в моем случае Ванита), пожалуй, сочтет идиотской работу, которая заключается в том, чтобы сидеть целый день за пластиковой перегородкой и твердить в телефон: «Здравствуйте. Спасибо, что позвонили в отдел технической поддержки. Меня зовут Двайт. Чем могу помочь?», терпеливо выслушивать причитания юзера, самым вежливым голосом предлагать ему проверить, включен ли компьютер в сеть, и ждать звонка следующего юзера. Я пытался откинуться на спинку вращающегося корпоративного стула, но хлипкость конструкции не давала полностью расслабиться; не относящуюся к починке компьютеров литературу приходилось читать под столом, на коленях; в уши свистел многократно кондиционированный ветер; на темя давило бесполезное высшее образование. Я думал, как заблуждаются лица, верящие в социальную справедливость и человеческие возможности, полагая, что у менеджера низшего звена работа не бей лежачего. Зарплата, например, у нас ниже плинтуса, бонусы только на бумаге, карьерный рост под большим вопросом, не говоря уже об узаконенном игнорировании наших скрытых талантов. Но какое огромное (словно вековой дуб) умиротворение приносит (по Ниттелю) работа Человеку (с большой буквы)! По ночам я презирал себя за то, что погряз, не развиваюсь, не стремлюсь; однако днем, раскачиваясь на офисном стуле, чувствовал: если буду просто продолжать работать там, где работаю, с известным усердием (кто-то же должен этим заниматься, даже в вечно спешащей Америке), то, что бы ни случилось со мной или с моей страной, мне не в чем будет себя упрекнуть.

И я трудился в поте лица, точнее, создавал видимость деятельности, потому что Рик скрупулезно подсчитывал, на сколько звонков каждый из нас ответил за день, и гордость заставляла держать планку. Я любил как бы мимоходом упомянуть о своих показателях при встрече с мамой или папой. Кроме того, я знал: чем скорее я объясню очередному юзеру, как отформатировать файл, тем скорее продолжу скачивать программу для бесплатного прослушивания мелодий. Или погуглю однофамильцев — приятно увидеть, хоть и не в первый раз, что другой Двайт Уилмердинг был в свое время звездой баскетбола, лучшим подающим в команде старшеклассников в Эшленде, Северная Каролина. Или, для разнообразия, попрошу Ванду просветить меня относительно лирики Мэри Дж. Блайдж фразой «Слушай, да у нее охренительные песни!».

— Двайт, попридержи язык, — встревал Рик, непосредственный начальник.

Или же в перерывах между звонками я полностью уходил в себя. На пятом этаже, под амбарным замком и контролем доброй сотни спецкондиционеров, хранился главный сервер с супермощным процессором AS400 IBM, и порой мне казалось, что эти монстры проглотили меня и утробно урчат. Меня засасывало в информационную воронку, крутило, как снежинку крутит буран. И если в это время меня не домогались юзеры (или, по выражению Ванды, лузеры), о том, что пора обедать, я вспоминал, лишь почувствовав жестокие спазмы в животе.

Обычно я обедал в одиночестве, чтобы полностью сосредоточиться на еде. Но как-то, на свою голову, вздумал встретиться с бывшей одноклассницей по имени Александра. Мы условились перекусить в кафе рядом с ее работой. Дизайн кафе претендовал на то, чтобы называться постмодернистским: отсутствовали острые углы, стены из синего стекла на корню пресекали все попытки дневного света проникнуть в помещение, по стальным столам в форме человеческих почек прошлась кисть непризнанного гения. Сиденьями служили низкие кожаные диванчики, причем процентное соотношение устроившихся на них задниц было один к пяти в пользу принадлежащих женщинам и не в пользу принадлежащих нормальным гетеросексуальным парням.

Кафе являлось штаб-квартирой сотрудников мультинациональной медиа-империи, однако вызывало ассоциации с клубом старшеклассниц очень отдаленного будущего. Как всегда, в вельветовых джинсах «Левис» и потертой рубашке «Брук Бразерз» я шел к столику с тяжелым подносом в руках и ловил на себе взгляды, говорившие, что в этих кругах отсутствие пафосности в одежде является главным признаком гетеросексуальности. В подобного рода кафе, как в стаде буйволов, прохлаждающемся в пруду, особи мужского пола всегда в дефиците — и в выгодных условиях, когда нужно выбирать партнершу для спаривания. О таких ситуациях зоологи-бихевиористы любят однотипно разглагольствовать в однотипных познавательных передачах. В тот приснопамятный день я не выбирал и тем более не спаривался, но, пока Алекс представляла меня своим трем не врезавшимся в память подружкам, а затем Ваните, с удовольствием купался в лучах сексуально-романтического внимания.