Лекарство от любви – любовь - [5]

Он помнил еще тысячу мелочей, из которых складывалась день за днем его жизнь. А вот того, что была у него когда-то длинная оранжевая футболка и были очки с розовыми стеклами, вспомнить не мог. И оттого никак не мог понять, что же может так тесно связывать его с этим парнем из сна. Не догадывался, что парень этот и есть он сам, просто на десять лет моложе.

Только, может быть, память просто сжалилась над ним? Ведь все же легче сочувствовать чужому горю, чем переживать свое собственное. Иллюзия того, что горе это тебя не коснулось, и есть щедрая расплата памяти за ее небрежность. Но все же излишняя щепетильность тоже была ей, памяти, несвойственна. Иначе как объяснить то, что он помнил все то, чего даже не видел своими глазами?

Ведь он не видел, как умерла Лиля. Его не было рядом в тот момент, когда она сидела в такси, то и дело тревожно поглядывая на циферблат наручных часов. В тот момент, когда из-за поворота выскользнула лихая «девятка» и столкнулась лоб в лоб с желтой в черно-белых шашках «Волгой». Он не слышал душераздирающего скрипа тормозов, не слышал, как в последнюю секунду перед смертью выругался отборнейшим матом водитель такси, напоследок пожелав пьяному водителю «девятки» гореть в аду синим пламенем. Что толку? Водитель «девятки» отделался легкими травмами, а таксист, судорожно сжав руль, отправился на суд Божий с последним матерным словом, которое замерло и не успело слететь с губ. Сквернословие – грех, и неизвестно еще, посчитают ли высшие судьи обстоятельства его гибели смягчающими вину.

Всего этого он не видел. Он узнал о том, что случилось, только поздно вечером, когда позвонила ему Лилькина старшая сестра. Узнал, но не поверил, несмотря на то что та рыдала в трубку и рыдания эти казались настоящими, искренними. Не поверил даже и тогда, когда похоронили Лильку в белоснежном платье невесты. В том самом, которое она к свадьбе покупала. Так и не успели они пожениться.

А вот во сне он каждый раз видел эту аварию. Как будто и правда стоял рядом на перекрестке. И скрип тормозов слышал. И как Лилька кричала, слышал тоже…

Но на этом сон не обрывался. Хотя он, уже зная, что это сон, изо всех сил пытался проснуться. Ничего не получалось. Словно кара Господня настигла его – он должен был досмотреть сон до конца. Таковы были правила игры. Непонятной и странной игры, в которую судьба втянула его против воли.

И снова он, в который раз уже, смотрел на то, как она умирает. И ничем не мог ей помочь. Обездвиженный, стоял на перекрестке и даже не мог вскрикнуть, позвать на помощь. И это было, пожалуй, самое страшное в этом сне. Казалось, сознание вот-вот должно уже не выдержать этой пытки, сон должен оборваться, как это часто случается в подобных случаях.

Но у сна было продолжение. И он знал, что сможет проснуться только тогда, когда досмотрит свой сон до конца. Ни минутой, ни секундой раньше.

Однако в этот раз все непостижимым образом изменилось. Впервые сон оборвался раньше положенного времени. Оборвался неожиданно и странно.

Герман открыл глаза. Кто-то стоял рядом и тряс его за плечо. Освещение в купе поезда было скудным, поэтому в темноте он сразу не мог рассмотреть человека, который находился сейчас рядом с ним и спасал его, сам того не ведая, от самого жуткого кошмара в его жизни.

Вот ведь как бывает. Стук колес и мелькание телеграфных столбов за окном окончательно вернули его к действительности. Это был сон. Всего лишь сон, и теперь этот сон кончился. На самом деле в жизни ничто не повторяется. Не может каждую ночь снова и снова умирать любимая девушка. Потому что она уже умерла однажды. Однажды – и навсегда. И он уже пережил это горе. Сумел пережить, хотя тогда, в тот момент, ему казалось, что человек просто не в силах вынести такое.

Наверное, судьба захотела испытать его на прочность, если каждую ночь снова и снова заставляет его проходить эти круги ада.

«Что ж, пожалуйста. Если тебе так угодно – испытывай. Только я не сдамся, ты уж не надейся», – хмуро сказал он судьбе и снова перевел взгляд на своего спасителя.

И очень удивился, увидев перед собой мальчишку лет десяти-одиннадцати. «Так вот ты какой, мой ангел-хранитель», – подумал Герман, пристально вглядываясь в его черты. Но разглядеть лицо в темноте все же было трудно.

– Вы так кричали. Я подумал, что вам снится страшный сон, и разбудил вас. Дверь в купе была открыта…

Голос у него был извиняющимся. Наверное, решил, что злой дядька сейчас станет орать на него и возмущаться, не веря в то, что дверь и правда была открыта.

– И правильно сделал, – заверил его Герман. – Когда человеку снится страшный сон, его обязательно разбудить нужно. Ведь он не понимает, что это сон, и думает, что все, что происходит с ним, происходит по-настоящему. На самом деле, понимаешь?

– Понимаю, – вздохнул ангел-хранитель и добавил уже бодрее: – Да и вообще, вставать уже пора. Половина седьмого, через два часа в Саратове будем. Вы ведь в Саратов едете?

– В Саратов, – подтвердил Герман.

– И мы с мамой тоже – в Саратов. А вам часто плохие сны снятся?

«Всегда», – чуть не сорвалось с губ, но он вовремя остановился, сообразив – едва ли стоит загружать этого незнакомого ребенка своими проблемами. Детей вообще нельзя загружать проблемами. Жизнь у них должна быть чистая и светлая. Ведь рано или поздно детство закончится, и придет взрослая жизнь со всеми «вытекающими последствиями». Потому что без «последствий» ее, этой чертовой взрослой жизни, просто не бывает. На то она и жизнь…