Лекарь. Ученик Авиценны - [10]

Шрифт
Интервал

, он обеспечил прочный мир, зато на нас, похоже, ополчилась сама природа. Летние ливни и зимние метели оставили нас ни с чем. Урожай гибнет три года подряд. Мельникам нечего молоть, моряки не покидают портов. Никто ничего не строит, и для ремесленников нет работы. Тяжелые времена настали, сынок. Но я подыщу тебе место, даю слово.

– Спасибо вам, мастер староста.

– Я присматривался к тебе, Роберт Коль, – сказал Бьюкерел, с волнением глядя на него. – Я видел, что мальчик заботится о своей семье, как настоящий мужчина. Будь у моей жены другой нрав, я бы принял тебя в свою семью. – Он моргнул, смутился, что выпивка развязала ему язык сильнее, чем хотелось бы, и тяжело поднялся на ноги. – Доброго отдыха тебе ночью, Роб.

– И вам доброго отдыха, мастер староста.

Роб превратился в отшельника. Пещерой служили комнаты, почти голые. Соседи не в силах были совсем не замечать мальчика, но помощь оказывали скудную: утром приходила мистрис Хейверхилл, давала лепешку, оставшуюся не проданной вчера; вечером приходила мистрис Бьюкерел, приносила маленький кусочек сыра, подмечала, что у Роба глаза красны от слез, и поучала: плакать – это привилегия женщин. Воду он, как и прежде, брал из общественного колодца, потом прибирал в доме, но там не осталось никого и почти ничего, приводить комнаты в беспорядок стало некому, и Робу нечего было делать, разве только страдать и что-нибудь воображать.

Иной раз он бывал римским разведчиком: лежал, притаившись, за маминой занавесью и прислушивался к тайнам враждебного мира. Он слышал, как мимо катятся повозки, как играют ребятишки, щебечут птицы.

Однажды до него донеслись голоса небольшой группы мужчин из числа гильдейских.

– Роб Коль – это наша забота. Кто-нибудь обязательно должен взять его к себе, – это голос Бьюкерела.

Роб затаился, чувствуя себя виноватым и слушая чужой разговор так, будто речь идет вовсе не о нем.

– Ага, ты посмотри, какой он вымахал. А когда совсем вырастет, добрая будет из него рабочая лошадка, – завистливо произнес Хью Тайт.

А вдруг его заберет к себе Тайт? Роб растерянно обдумал возможность жить под одной крышей с Энтони Тайтом. И его отнюдь не огорчило, когда в ответ на слова Тайта Бьюкерел презрительно хмыкнул:

– Ему еще три года, не меньше, расти до плотницкого ученика, а ест он уже сейчас как большая лошадь. В Лондоне полным-полно сильных рук и пустых желудков. – Голоса отдалились.

Еще через два дня, тоже утром, так же притаившись за занавесью, Роб дорого заплатил за грех подслушивания. Он услыхал, как мистрис Бьюкерел обсуждает дела своего мужа с мистрис Хейверхилл.

– Вот все говорят, это большая честь – быть старостой гильдии плотников. Но у меня от этой чести хлеба на столе не прибавилось. Совсем наоборот, эта должность приносит множество хлопот, от которых никуда не деться. Я уже устала относить свою провизию таким, как здоровый ленивый мальчишка, что живет здесь.

– А что с ним станет? – со вздохом спросила мистрис Хейверхилл.

– Я посоветовала мастеру Бьюкерелу продать его как неимущего. Даже в нынешние худые времена за молодого раба заплатят достаточно, чтобы вернуть гильдии и всем нам те деньги, что были потрачены на семью Колей.

Роб даже дышать перестал. Мистрис Бьюкерел фыркнула.

– Староста цеха и слышать об этом не желает, – проговорила она со злостью. – Ну, ничего, в конце-то концов я его уломаю. Только пока он соберется, мы уже всего не вернем.

Когда женщины удалились, Роб остался лежать за занавеской, словно в горячке: его попеременно бросало то в жар, то в холод.

Он всю жизнь видел рабов, но само собой разумелось, что их положение его не касается – он-то был рожден свободным англичанином!

Чтобы работать грузчиком на пристани, он был еще слишком мал. Ему, однако, было известно, что мальчишек-рабов заставляют трудиться в копях, в таких узких штольнях, куда взрослому мужчине ни за что не пролезть. Знал он и то, что рабов одевают в отрепья и худо кормят, а за малейшие провинности безжалостно секут. А главное – однажды попав в рабство, они остаются чьей-нибудь собственностью до конца жизни.

Роб лежал на полу и плакал. Наконец он сумел собраться с духом и сказал себе, что Дик Бьюкерел ни за что не продаст его в рабство. В то же время он побаивался, что мистрис Бьюкерел может подбить на это других, ничего не говоря мужу. На такое она вполне способна, решил мальчик. Ему стало страшно в пустом, покинутом всеми доме, он вздрагивал от каждого шороха.

Пять дней провел он в оцепенении после похорон отца, а потом в дверь постучал незнакомец.

– Это ты молодой Коль?

Роб неохотно кивнул, сердце его отчаянно забилось.

– Меня зовут Крофт. Направил меня к тебе человек по имени Ричард Бьюкерел, мы с ним вместе пили в таверне Бардуэлла.

Роб видел перед собой мужчину не молодого и не старого, рослого и тучного, с обветренным лицом, которое обрамляли длинные волосы, какие обыкновенно носят свободные люди, и коротко подстриженная курчавая борода такого же рыжеватого, имбирного цвета.

– А как звучит твое полное имя?

– Роберт Джереми Коль, сэр.

– Возраст?

– Девять лет.

– Я хирург-цирюльник, ищу себе ученика. Ведомо ли тебе, юный Коль, чем занимается хирург-цирюльник?


Еще от автора Ной Гордон
Доктор Коул

Эта история началась тысячу лет назад, когда первый из рода Коулов открыл в себе дар лекаря. С тех пор по семейной традиции каждый первенец получал имя Роберт и наследовал дар. Но в XX веке у Коулов родилась девочка… Только заняв кабинет провинциального врача, Роберта ощутит всю силу своего дара, познает настоящую любовь. Но что окажется для нее важнее — врачебный долг или женское счастье?


Шаман

Лекарь Роб Коул передал потомкам не только свое имя, но и удивительный дар… В Новом Свете, среди племени сауков, продолжателя династии Роба Коула считают белым шаманом. Знал ли он, спасая смертельно больную Сару, что делает это для себя? Мог ли предположить, что их сына Шамана ему излечить не удастся, но, даже оглохнув, мальчик не откажется от призвания врача?


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.