Легкая корона - [77]

Через несколько дней дома был серьезный разговор.

— Я вчера разговаривала с родителями Ани Левиной, и они мне рассказали, что у вас в классе был неприятный инцидент, — сказала мама.

— Не было никакого ин-цин-дента! — мне понравилось красивое новое слово.

— Аня пришла домой и спросила своего отца: «Папа, а почему мы евреи, а зубы у нас белые?» Он не понял, в чем дело, начал спрашивать и выяснил, что у вас в классе кто-то устроил шмон — искали евреев. И насколько я поняла, ты тоже в этом принимала участие.

— Я ничего не принимала. А что такое шмон?

Отец встал со стула и сделал несколько стремительных шагов по комнате, у него никогда не было много терпения на длительные объяснения.

— Шмон — это обыск на воровском жаргоне. А мы все живем в лагере, вся эта страна — одна большая зона. Что за партой сидеть в школе, что на нарах — разницы никакой.

— Сева, подожди, ты ее не сбивай, надо ей объяснить. Послушай меня внимательно. Мы — евреи, и ты еврейка. В этом нет ничего особенного. На свете есть много национальностей: есть русские, есть грузины, армяне и татары — все эти национальности есть у вас в классе.

— Ого! А кто у нас татарин? — это было интересно.

— Да какая, к черту, разница! — заорал отец. — Когда рядом с тобой оскорбляют евреев, то оскорбляют твою мать, и твою бабушку, и твоих сгоревших в печи родственников. И главное, тебя самое! Нельзя прощать антисемитизм! Надо сразу бить в морду, в живот, ломать руки, убивать! Ты меня понимаешь?

— Сева, чему ты ее учишь? Какой смысл лезть в драку? Что ты этим докажешь?

— Только так и можно доказать! Если бы каждый еврей бил смертным боем антисемитов, их бы не было, никто бы не смел пасть разевать.

— И скольких ты побил, а меньше их не становится. И ребенку, девочке, зачем это в голову вбивать?

— А что это значит, что мы евреи? — задала я вполне резонный вопрос.

Мама прочла мне целую лекцию, из которой я много не запомнила, но поняла, что быть евреем — непростая работа. После этого мама еще долго мне рассказывала про евреев и их древнюю историю, и про антисемитизм, и войну, когда убили много евреев только потому, что они были евреи… Про себя я думала, что предпочла бы быть русской, как все, и не иметь всех этих проблем, но раз родители говорят гордиться тем, что мы евреи, я буду гордиться.

Перед сном, когда я уже лежала в кровати, ко мне пришел отец.

— Я терпеть не могу, когда женщина дерется. Нет ничего мерзее этого зрелища. Но есть моменты, когда нельзя не драться. С антисемитизмом можно бороться только кулаками, ты им ничего не объяснишь, ничего не докажешь. И не верь во все эти глупости — раз ты еврейка, ты должна быть самой лучшей. Ты никому ничего не должна, кроме мамы с папой, а для нас самое главное, чтобы ты выросла хорошим человеком. Так вот, запомни. Если ты уже начала драться — то драться нужно только на победу, будь готова убить или умереть, но победить любой ценой. А если боишься, так и не начинай.

После этого случая мне долго не предоставлялось случая встать на защиту своего народа. Но во втором классе, когда у нас был свободный урок, учительницы не было и никого не прислали ее заменять, дети начали листать классный журнал, оставленный на учительском столе. На последней странице журнала были выписаны имена всех учеников класса и напротив фамилии — национальность. Все сгрудились вокруг стола и начали читать.

— Андреева — русская.

— Аболихина — русская.

— Аконян — армянин. Ой, Максим, — ты что, армянин?

Туг все грохнули от смеха. Бедный Макс сидел за своей партой красный как рак.

— Белова — русская.

— Бялая — еврейка. Эй, Бяша, ты видела, что они про тебя написали?

— Что? — я стояла руки в боки. В душе у меня все бурлило.

— Что-что? Написали, что ты — еврейка. Надо пойти и потребовать, чтобы они исправили. Ты — нормальный человек. — Данила был моим другом, и он не хотел, чтобы меня так оскорбляли.

— А евреи что, не нормальные люди, по-твоему?

— Да евреи — вообще не люди, папа говорит, что они хуже собак. Они убивают детей и кладут их кровь в свою мацу.

Это было уже слишком. Я схватила стул и со всего размаха, высоко занеся руку над головой, ударила Данилу по спине. Обычно, когда надо было мыть пол в классе, этот тяжеленный стул я даже на стол водружала с трудом. А тут так замахнулась. Данила упал. Кажется, я попала ему и по голове тоже, он потерял сознание. В класс вошла учительница и увидела Данилу на полу и всех нас, сгрудившихся вокруг него.

— Что случилось? — в ужасе спросила Людмила, нагибаясь к Даниле.

Все переглянулись. Я подумала, что сейчас меня посадят в тюрьму за убийство.

— Он хотел что-то достать, встал на стул и упал, — сказал кто-то.

— Да, он сам упал, — добавили еще несколько голосов.

Данила слабо пошевелился, потом сел, тряся головой. «Слава богу, я его не убила», — с облегчением подумала я.

Данила несколько дней не ходил в школу, но меня не выдал. И никто из класса не настучал про то, что у нас произошло. Потом, когда Данила вернулся, мы с ним общались как ни в чем не бывало.

Больше у нас в классе никогда, по крайней мере при мне, ничего плохого о евреях не говорили.

БОЛЬШОЙ ТРАМПЛИН