Легкая корона - [75]

— Вы куда, девушки?

— Вот, я нашла Петин ботинок, хочу ему отдать, — сказала я с гордостью.

— О, хорошо, а то опять оставили Петра Алексеевича без обуви. Давайте мне.

— Нет, — я прижала ботинок к себе, — я сама отдам. Лично Пете в руки.

— Он сейчас устал, у него нет сил и времени на общение с поклонницами, — строго сказал Карабас Барабас. — Кстати, а второй ботинок тоже у вас?

— Нет, второй ботинок кто-то другой унес.

— Ну а зачем ему только один? Не хотите мне Давать, так и идите себе. Оставьте себе на память.

В общем, вредный оказался мужик, не пустил Нас к Мамонову. Когда мы вышли последними из ДК, я с ботинком в руках, весь народ был уже значительно впереди нас.

— Какого черта мне нужен этот ботинок? Я его просто так унесла, чтобы этому Карабасу не отдать, — сказала я и замахнулась, чтобы выбросить ботинок куда подальше, но Пален схватила меня за руку.

— Подожди, я возьму. Мне он нужен. Слушай, положи к себе в рюкзак, а то у меня места в сумке нет.

Ее сумка вечно была набита несколькими килограммами косметики, щетками, расческами и всяким другим хламом.

— Вот еще! Я не буду класть в свой рюкзак чей-то чужой старый вонючий ботинок.

— Ладно! Тогда я к себе положу, а ты возьми у меня что-нибудь.

Пока мы там же, у выхода, перекладывали вещи из сумки в сумку, на площадь перед ДК выехал синий микроавтобус, как раз за спины идущим к метро зрителям. Из автобуса выскочили мужчины, и хотя они были не в форме, а в цивильной одежде, по их выправке и фигурам сразу было видно, что это менты или даже омоновцы. В руках они держали резиновые дубинки. Рассыпавшись по площади они начали избивать дубинками ничего не подозревавших людей. Народ побежал в разные стороны, но все пути отхода были перекрыты налетчиками. Кого-то менты отлавливали и, заломив руки, вели в автобус. Мы с Пален в ужасе ломанулись назад в ДК, но двери уже заперли, и мы не могли войти.

— Пустите, пустите! Откройте дверь, пожалуйста! — завопила Пален, колотя кулаками по закрытой двери.

Дверь, конечно, никто не открыл, а вот нас заметили. В нашу сторону, вверх по лестнице, двинулся молодчик с дубинкой. Делать нечего: надо было или получать дубинкой по голове и потом, может быть, провести ночь в отделении, или прыгать с площадки перед входом в ДК вниз. Там было невысоко — до земли метра два. Я прыгнула первая, Пален немного задержалась, и мент успел схватить ее за сумку. Пален рванулась вперед, ремешок сумки порвался, и мент остался с сумкой в руках, в то время как мы с Пален со всех ног побежали куда-то за угол. Бежали мы довольно долго, пока не выбились из сил. Никто нас не преследовал, акция была скорее показательной — главное было — попугать, а не доставить всех подряд в отделение. Девушки относительно приличного вида были им, наверное, не нужны.

— Да, вот кому достался в результате Петин ботинок, — сказала Пален, отдуваясь, когда мы наконец остановились перевести дыхание.

— Он, наверное, сильно удивится, когда откроет сумку, а там ничего нет, кроме одного ботинка.

— Там еще лак для волос.

Пока мы выбирались из совершенно неизвестного нам места в незнакомом городе, пока добирались до центра, прошло много времени. Мы вернулись в квартиру у Казанского собора довольно поздно. Я надеялась, что графиня будет уже спать, но не тут-то было. Увидев нас, она что-то забормотала о чистоте русской крови, и Пален, не въехав, что графиня говорит обо мне и мне подобных, бросилась на амбразуру.

— Зря вы так говорите. Мамонов — чисто русский человек Что же, по-вашему, нельзя петь рок и быть русским? Я вообще считаю, какой ты русский, если не любишь рок! Да, Бяша? Вот Алиса у нас рок-журналист, пишет в «Юности», она вам сейчас все изложит квалифицированно.

Судя по реакции графини, «Юность» входила в число изданий, подлежащих, по ее мнению, сожжению вместе со всей редакцией. Она бросила на меня испепеляющий взгляд, вцепилась в Пален и потащила ее на кухню, где зашлась в таком почвенническом монологе, что стало понятно — у графини не все дома и спорить с ней бесполезно. Один мой вид возбудил в ней такую ненависть, что фонтан ее красноречия не иссякал несколько часов подряд. Когда они заспорили о рок-музыке и масонстве, я почла за лучшее отползти в отведенный нам угол — выяснилось, что нам сдали не комнату, а именно угол, две раскладушки в огромной гостиной, где стоял рояль, — а Пален приняла огонь на себя. Часа в два ночи раздался стук в дверь, это пришел Данила. Я вышла его встретить, все-таки он был другом Глеба.

Он был заметно взволнован и преисполнен торжественности.

— Мама! Сегодня очень важный для меня день. Я вступил в общество «Память».

Графиня молча, медленно подошла к нему, троекратно облобызала и перекрестила. Потом отстранилась и посмотрела на него сквозь выступившие на глазах слезы.

— В добрый час, сын!

Взявшись за руки, они ушли на кухню, даже не взглянув на нас.

— Эта твоя родственница совсем сумасшедшая, — сказала мне Пален, когда мы улеглись друг напротив друга на своих скрипучих раскладушках.

— Кто моя родственница? Графиня Шувалова?

— Ну да, эта тетка. По ней дурдом плачет. И по ее сынку тоже. Они тебе кто?