Легкая корона - [48]

— Ну, куда сейчас, в рок-клуб? — бодрясь и стряхивая с себя усталость, спросила я.

— Какой, на хуй, рок-клуб? Я хочу спать, жрать и срать — не обязательно в этой последовательности, правда. Так что я еду к Ане. Встретимся вечером, — Громов наклонился, клюнул меня в щеку вместо поцелуя и стремительно начал удаляться из поля моего зрения.

— Подожди, ты куда? — я побежала за ним.

— Я буду жить у Ани Гуревич. Понятно, что вместе мы там жить не можем, это неприлично, ну и вообще. А ты с Витей будешь жить в общаге, у какой-то розенталевской родственницы. И потом, что ты устраиваешь драмы? Какая разница, кто где живет? Это же фестиваль, все тусуются и перетекают из одного места в другое. Но я не могу жить в общаге или на других вписках, я, в конце концов, уже не мальчик. Мне нужен уют и уход. А гуревичевская мама потрясающе готовит. У них вечно всякие печености и варенье свое, домашнее.

Я стояла как обухом ударенная, потеряв дар речи. Когда же пришла в себя, Громова уже не было видно. Как всегда, растворился в тумане.

— Вот что, мы сейчас поедем на нашу вписку, это в общаге у одной из рок-клубовских девушек, — сказал Витя. Он старательно отводил от меня взгляд, чтобы дать мне время успокоиться и привести выражение лица в норму. — Там поедим, отдохнем, ты просто очень устала. А потом позвоним Сереже и решим, что делать.

Он взял меня за руку и повел за собой, как будто я маленькая, убитая горем девочка, у которой только что безвозвратно улетели в небо воздушные шарики.

Общага была у черта на куличках, в беспросветной ленинградской дыре, куда нужно было добираться на перекладных хренову кучу времени. Нас там ждала Эльвира, которую я знала. Она была провинциальной родственницей Женьки Розенталь, ее двоюродной или троюродной сестрой, и они все время тусовались вместе. Но не в этот раз. Женькина квартира на Невском была предназначена для более важных гостей. Эльвира, встретив нас и убедившись, что с нами все в порядке, уехала на вокзал встречать очередных гостей, чтобы развезти их по впискам. Договорились с ней, что через пару часов я приеду к Женьке. Я сидела у стола, и Витя, чуть ли не с ложечки, впихивал в меня еду — у него было ко мне прямо какое-то родительское отношение.

— Сережа — очень хороший. Он добрый, хоть и старается скрывать это. Я почти глухой, без аппарата ничего не слышу, да и с аппаратом не очень. Все время приходится кричать. Многих это раздражает, и со мной почти никто не хочет общаться. Я не обижаюсь, я понимаю людей. Но Сережа не такой, он — мой друг, я для него все сделаю.

Я меланхолически кивала и давилась крутым яйцом. Кричать, чтобы сказать ему, что Сережа совсем не добрый, мне не хотелось. Витя принимал мое молчание за знак согласия и продолжал меня увещевать.

— Он — большой. А большие люди — они всегда добрые. Но, как бы это сказать, невнимательные. Им со своей высоты многое кажется незначительным, неважным, поэтому они часто обижают людей. Понимаешь, не потому, что хотят сделать больно, а просто им и в голову не приходит обращать внимание на мелочи. Они всегда заняты чем-то важным, большим, глобальным.

— Ладно, Витя, ты тут отдыхай, а я поехала. Пока, — наконец сказала я и поднялась.

— Постой, ты куда? — всполошился Витя. — Надо позвонить Сереже.

— Ну и звони. Мне-то, собственно, что? У меня свои дела, — пожала я плечами и пошла к выходу. Витя схватил свою сумку с фотоаппаратом и догнал меня в коридоре.

— Я с тобой.

Мы приехали на Невский и пошли к Женьке. У нее было весело. Толпа народу, все знакомятся, тут же становятся лучшими друзьями, признания в любви сменяются бурными выяснениями отношений на тему того, какая группа лучше и почему именно панк спасет Россию, все заливается дешевым вином и горячим чаем, еды немного, и все пьяны и счастливы. Потом всей толпой повалили в рок-клуб. По дороге народ закупил пива, которое мы пристроились распивать в парке недалеко от клуба. Аккредитации у меня никакой не было, а билеты давным-давно были распроданы, да и западло было мне по билетам ходить на рок-концерт.

— Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем, — весело сказала мне Женька, и я ей сразу поверила. Саднящее чувство собственной второсортности по сравнению со всеми счастливыми обладателями аккредитаций разного уровня допуска — тут были и пропуска, дающие возможность проходить на концерты и садиться на свободные места, пропуска с указанным местом, и самые вожделенные, дающие право находиться за кулисами, — я быстро залила литрами пива и закурила косяком.

На душе стало легко и весело, и я отдалась на милость друзей, готовых меня опекать. Мне нашли аккредитацию кого-то из музыкантов, еще не приехавших на фестиваль, и несмотря на то что имя на ней было мужское и известное всей стране, я свободно тусовалась всюду, где хотелось. Настроение у меня улучшалось с каждой минутой, и портило его только постоянное присутствие за моей спиной Вити, который, кажется, даже пытался отнять у меня то бутылку, то косяк. Наконец он куда-то исчез, и я вздохнула с облегчением. От меня ни на шаг не отходил один очень симпатичный журналист из Воронежа или Горького, я не запомнила, который предложил напечатать все, что я напишу. У него была милая бородка-эспаньоль, и я сразу назвала его про себя Арамисом. Вдруг, как из-под земли, передо мной вырос Громов, схватил меня за руку и куда-то потащил. Я ужасно злилась на него, не хотела его видеть и разговаривать с ним, но крутом были люди, что же мне оставалось? Драться с ним?