Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе - [111]

На следующий день

Я весь день был в городе, а когда вернулся вечером в лагерь, меня огорошили новостью, что весь наш славный пелотон сбежал. Вестхоф и Грау утратили свою обычную невозмутимость, а Репеллен просто бушевал. Когда я прибыл, уже стемнело, и лейтенант принял потрясающее решение — обстреливать окрестности лагеря из миномета. По всей вероятности, курсанты покинули лагерь в знак протеста против режима, установленного Репелленом, и находились в двух-трех сотнях ярдов от лагеря. Репеллен считал, что минометный обстрел заставит их сдаться. Но когда вокруг взрываются минометные снаряды, то возникает естественное побуждение отойти на расстояние, превышающее дальность действия орудия. Это они и сделали.

Уже полночь, но по-прежнему никаких вестей о пелотоне. Репеллен отложил миномет на ночь, и я тоже собираюсь залечь. Утро вечера мудренее.

16 октября 1964 г.

На рассвете пелотон вернулся. Своим демонстративным уходом они немногого добились. Очень жаль, что с нами не было Лоридона — он разрешил бы ситуацию, а Репеллену это было явно не по зубам; да и старшим офицерам полка следовало бы вмешаться прежде, чем этот молодой неопытный лейтенант успеет наломать дров.

Репеллен хотел выявить зачинщиков бунта, что было разумно. Если бы ему это удалось, он восстановил бы свой авторитет; зачинщиков посадили бы на гауптвахту, остальных наказали бы, но разрешили бы им продолжать обучение. Но его попытки оказались неудачными. Прежде всего он построил взвод на строевом плацу. Люди, естественно, устали и были измучены. На кон было поставлено очень многое. Они практически закончили курс обучения, оставалось только сдать экзамены — а теперь все это могло накрыться. Я сам недавно учился здесь и хорошо представлял себе, что они должны были чувствовать. Если бы мы выявили зачинщика, его можно было бы принести в жертву, и это спасло бы от лишних мучений всех остальных, в том числе и полковое командование, которое никоим образом не хотело терять весь пелотон.

Репеллен пытался объяснить это курсантам и уговаривал зачинщиков сознаться, но без успеха. Он побуждал их обдумать свое положение и предупредил, что в случае, если зачинщики не найдутся, придется сажать за решетку всех. Это не подействовало.

На плацу и без того было холодно в это утро, а из-за создавшейся обстановки было еще неуютнее. Я успел полюбить этих парней за последние месяцы. В конце концов, мы вместе занимались одним делом, во многих отношениях уникальным. Их побег, тем более в самом конце обучения, мог сильно им навредить. Это было неумно, и мы хотели выяснить, кто это задумал, чтобы заставить его расплачиваться ради спасения остальных. В противном случае вся наша общая многомесячная работа могла пойти прахом. Но они держались сплоченной массой и не желали выдавать зачинщиков, что делало им честь.

Это продолжалось несколько часов. Они стояли по стойке «смирно», Репеллен расхаживал перед строем взад и вперед, неистовствуя и уговаривая их. Никто даже не пошевелился. Они стояли словно каменные изваяния. Это напомнило мне случай с Гарбу, происшедший во время моего обучения. Такое же противостояние на том же самом плацу. Тогда в этом был замешан один легионер, а сейчас все, но я воспринимал их как одного человека.

И тут Репеллен погубил себя окончательно — по крайней мере, в моих глазах. Подойдя к стоявшему в строю Кобленцу, он спросил его, кому принадлежала идея побега. Кобленц молча глядел прямо перед собой. Лейтенант повторил вопрос, но с тем же результатом. Это было все равно что обращаться к стоящему перед тобой дереву. Репеллен потерял всякий контроль над собой и стал бить курсанта по лицу. Кобленц — мощный парень ростом под два метра, и он мог бы уложить Репеллена на месте, даже если бы одна рука у него была связана за спиной, но он стоял недвижно. Репеллен представлял собой жалкое зрелище, и я демонстративно повернулся к нему спиной, надеясь, что он заметит мой жест и одумается. Если бы он избивал Кобленца, лежащего на земле, и то это выглядело бы не так позорно, сейчас же он был похож на ребенка, нападающего на взрослого человека. Это было очко не в пользу командира.

Наконец прибыл командир полка и с ним несколько старших офицеров. Первым делом он распустил строй и приказал всем не покидать казармы. Офицеры уединились, чтобы обсудить ситуацию. Я же решил обсудить ее с людьми и пошел к ним. Как я понял, все началось с того, что накануне сержант Грау заставил их пробежать пятнадцать миль в наказание за недостаточно безупречную чистоту в казарме, после чего приказал всем без исключения выполнять пелот. Они отказались.

Они жаловались мне на несправедливость сержанта, и трудно было не посочувствовать им. Они прошли через столько испытаний и не меньше офицеров хотели, чтобы все это не пропало впустую. Я думаю, если бы Лоридон был здесь, мы с ним разрулили бы ситуацию. Самое досадное, что она возникла на пустом месте, для нее не было никаких оснований.

Поговорив полчаса с людьми, я понял, что главным зачинщиком был Амброзетти, француз, не умеющий держать язык за зубами. Немцы склонны скорее следовать за лидером, нежели вести других, и на них речи Амброзетти действовали гипнотически. Амброзетти — хороший солдат, товарищи его любят. Он не задирист и относится к лидерам, которые возникают естественным путем, постепенно завоевывая авторитет у окружающих.