Легенды, заговоры и суеверия Ирландии - [10]

Греки всегда старались уменьшить ужас смерти, и именно для этого они учредили погребальные игры; и погребальные церемонии имели вид праздника, где люди ели, пили и совершали возлияния вином в честь умершего. У ирландцев также были свои погребальные игры и особые танцы, во время которых они сбрасывали верхнюю одежду, становились в круг, взявшись за руки, и двигались медленно вокруг скорчившейся в центре круга женщины, закрывавшей лицо руками. Еще одной особой частью церемонии было появление женщины с коровьей головой и рогами, такой же как Ио является в сцене из «Прометея» Эсхила. Эта женщина, возможно, должна была изображать рогатый полумесяц, древнюю Диану, богиню Смерти. Обычай снимать одежды, несомненно, обозначал сбрасывание одежд плоти. Мы ничего не принесли в этот мир и, конечно, ничего не уносим с собой. Душа должна встать непокрытой перед Господом.

На островах западного побережья Ирландии, где до сих пор живы самые древние суеверия, есть странный обычай. Нельзя начинать погребального плача, пока не пройдет трех часов с момента смерти, поскольку, как говорят там, звук рыданий помешает душе говорить с Богом, когда она предстанет перед Ним, и разбудит двух огромных собак, которые следят за душами умерших, пытаясь пожрать их, – и Сам Господь небесный не сдержит их, если они проснутся. Эта традиция поминания умерших в тишине, в тот момент, когда душа стоит перед Богом, – красивое и торжественное суеверие, которое должно было зародиться среди людей, истово веривших в невидимый мир; возможно, оно относится к глубокой древности.

Звук ирландского надгробного плача поразительно торжествен. Никто не может слушать, как тянется это долгое минорное завывание «у-лу-лу» без сильного чувства и даже слез; однажды услышав, его невозможно забыть. Нет ничего оскорбительного для горя в самой мысли о нанятых плакальщицах; напротив, это прекрасная дань уважения умершему – повелеть, чтобы похвалы ему декламировали публично, перед лицом собравшихся друзей. Что-то неописуемо впечатляющее есть в виде этих скорбящих женщин, скорчившихся у погребального ложа с покрытой головой: они качаются из стороны в сторону и возглашают торжественную, древнюю песню смерти с мерным ритмом, иногда она поднимается до пронзительного рыдания. Они кажутся какими-то странными, туманными тенями видения из Древнего мира, и немедленно воображение переносится назад, на столь далекий Восток, в то время, когда все эти погребальные символы имели тайное и жуткое значение. Иногда рыдание, звук подлинного и мучительного горя, прорывается через пение нанятых плакальщиц. Ирландский плач, записанный с уст осиротевшей матери несколько лет назад, в буквальном переводе звучит так: «О, женщины, взгляните на меня! Взгляните на меня, женщины! Видели ли вы когда-либо такую скорбь, как моя? Видели ли вы подобную мне в моей скорби? Арра, мой дорогой, мой дорогой, это твоя мать зовет тебя. Как же долго ты спишь. Видишь ли ты всех этих людей вокруг тебя, мой дорогой, и как я горько плачу? Арра, что это за бледность на этом лице? Воистину, не было равного ему в Ирландии красотой и белизной, твои волосы были тяжелы, как вороново крыло, и твоя кожа была белее, чем ручка знатной дамы. Неужели чужие люди должны нести меня в могилу, а сын мой лежит здесь?»

Эта трогательная жалоба звучит так совершенно по-гречески и по форме и по чувству, что ее можно было бы принять за фрагмент из хора в «Гекубе» Еврипида. Даже «Арра» напоминает одно из греческих слов, которые греки часто использовали, начиная предложение или задавая вопрос, хотя, конечно, сходство может быть лишь поверхностным.

Предания и легенды, которые рассказывают крестьяне на ирландском языке, гораздо более дики и странны, и в них гораздо больше духа старого мира, чем в обычных волшебных сказках, которые люди рассказывают по-английски, как можно видеть из следующей мифической истории, переведенной с ирландского; говорят, что ей уже тысяча лет.

Рогатые женщины

Однажды ночью богатая женщина засиделась за расчесыванием и приготовлением шерсти, в то время как вся семья и слуги спали. Вдруг раздался стук в дверь и голос позвал:

– Откройте! Откройте!

– Кто там? – спросила хозяйка дома.

– Я ведьма об одном роге, – был ответ.

Хозяйка, подумав, что кто-то из соседок зовет на помощь, открыла дверь, и вошла женщина; в руке у нее была пара чесалок, а на лбу рог, как будто он всегда был тут. Она молча села у огня и начала чесать шерсть со страшной быстротой. Вдруг она остановилась и сказала:

– Где женщины? Они слишком опаздывают.

Тогда раздался второй стук в дверь, и голос позвал как прежде:

– Откройте! Откройте!

Хозяйка сочла своим долгом встать на этот зов и открыть, и тут же вошла вторая ведьма с двумя рогами на лбу, в руке ее было веретено.

– Дайте и мне сесть, – сказала она. – Я ведьма о двух рогах. – И она принялась прясть со скоростью молнии.

И так продолжались стуки в дверь, слышались крики, и ведьмы входили, пока наконец двенадцать женщин не уселись вокруг огня – первая с одним рогом, последняя с двенадцатью рогами. И они чесали нити, крутили свои веретена, мотали и ткали, пели все вместе древнюю песню, но ни словом не обмолвились с хозяйкой дома. Странно было слушать и страшно смотреть на этих двенадцать женщин с их рогами и их веретенами; хозяйка испугалась до полусмерти; она силилась встать, чтобы попытаться позвать на помощь, но не могла ни пошевелиться, ни слова сказать, ни закричать, потому что на ней были ведьминские чары.