Легенды разных перекрестков - [30]

…История Лазаря, скажем, была бы сегодня заурядной историей становления «нового русского». Это ново? интересно? смешно? Всех уже тошнит от жулья. От каждодневного абсурда.

Поэтому подождем немножко, пока все само устоится, ага.

БАЙКИ СКОРОЙ ПОМОЩИ

ОГНЕСТРЕЛЬНОЕ

О старый Ленинград, коммуналки Лиговки и Марата! Только врачи и милиция знают изнанку большого города. Какие беспощадные войны, какие античные трагедии. Не было на них бытописателя, запрещена была статистика, и тонут в паутине отошедших времен потрясающие душу и разум сюжеты: простые житейские истории.

Не любил старичок шума. Тихонький и ветхий. Раз в неделю ходил в баньку, раз в месяц стоял очередь за пенсией. Смотрел телевизор «Рекорд» и для подработки немножко чинил старую обувь.

И жил в той же квартире, пропахшей стирками и кастрюлями, фарцовщик. Как полагается фарцовщику, молодой, наглый и жизнерадостный. Утром он спал, днем фарцевал, а после закрытия ресторанов гулял ночь дома с друзьями и девочками. Они праздновали свое веселье и занимались сексом, и даже групповым.

С этим развратом старичок, ветеран всех битв за светлое будущее, как-то мирился. Хотя чужое бесстыжее наслаждение способствует неврастении. По морали он был против, но по жизни мирился. А что сделаешь. Фарцовщик здоровый и нахальный.

А вот что музыка до утра ревела и танцы топотали, это старичка сильно доставало. Сон у него был некрепкий, старческий; да хоть бы и крепкий, рев хорошей аппаратуры медведя из берлоги поднимет.

Будь наш старичок медведь, он бы им, конечно, давно скальпы снял. Покрошил ребрышки. Но сила была их, и поэтому он только вежливо просил. Мол, после двадцати трех часов по постановлению Горсовета прошу соблюдать тишину. Обязаны выполнять, люди спать должны.

Сначала он активно протестовал, требовательно, но ему щелкали небрежно по шее, и он притих. Пробовал и милицию вызывать, но с милицией они договаривались дружески, совали в лапу, подносили стакан, подвигали обжимать девок, и та миролюбиво отбывала. По отбытии старичка слегка били. Не били, конечно, а так, трепали. Для назидательности. Чтоб больше не выступал.

Прочие соседи вмешиваться боялись. Порежут еще эти бандюги. А так выпить угостят. Старичок же не пил. Он был старого закала, очень порядочный. И несгибаемый. И жил, главное, через стенку, весь звуковой удар на себя принимал: каблуки гремят, бляди визжат, диваны трещат – и музыка орет. Спокойной ночи.

Постучать в стенку тоже нельзя – в лоб получишь. Так он избрал такой способ сопротивления. Он садился в коридоре на табуретку, под лампочку, между кухней и туалетом. И когда кто-нибудь туда шел, старичок делал замечание:

– Прошу вас перестать шуметь, пожалуйста. Иначе я буду вынужден принять меры. Я вас предупреждаю.

Он с изумительной настойчивостью это повторял, и к нему постепенно привыкли, как к говорящему попугаю. Пьяные не обращали внимания, а потрезвей иногда откликались: «Добрый вечер, дедуля; конечно».

Уснуть это старичку, разумеется, не помогало, но помогало уважать себя. Потому что не смирился, не дал себя запугать, но в культурной и безопасной форме продолжал противостоять безобразию и бороться за свои права. Мирный Китай делал агрессивной Америке четыреста сорок седьмое серьезное предупреждение, и сосуществование различных систем продолжалось своим чередом.

Вот он дежурит на своем тычке, а один гость в ответ:

– Да пошел ты на…, старый хрен. Не свисти тут.

Старичок побелел и повторяет:

– А я вам говорю – чтоб прекратили шум!

А гость пьяной губой шлепает:

– Ссал я на тебя. – И, глумливо не закрывая дверь, журчит мерзкой струей в унитаз.

Старичок прямо затрясся, зазаикался:

– Хам. Подонок. Мерзавец. Стрелять таких.

– Чего-чего-о? – И пьяный его пятерней в лицо, пристукнул головой о стенку.

Старичок заплакал от бессильного унижения.

– Последний раз, – плачет, – предупреждаю! – И кулачок сжал.

«От глист плешивый», – слюнявит гость и, скрывшись в комнате, прибавляет музыку. И хохот оттуда: «Наш герой на посту!..»

Ружье отнюдь не висело в первом акте на стене. Оно валялось разобранное на антресолях лет тридцать. Старичок долго извлекал меж пыльного барахла чехол, балансируя на стремянке. На кухне из одного соседского столика вытащил наждачную шкурку, из другого – масло для смазки швейной машинки. И стал чистить ружье, не торопясь. Может, у них пока все и стихнет… Но там не стихало. Так что он смазывал ружье и заводился пуще, сатанел сверх предела.

Собрал, пощелкал. Вложил два патрона. Долго хранились, но в сухом месте. А может, и не сработает… И отправился на свою табуреточку. Ружье к стенке поставил, заслонил створкой кухонной двери.

И когда эта падла снова поволоклась в туалет, старичок одеревенел весь, напрягся и фальцетом пискнул:

– Я вас в последний раз предупреждаю!

Да вали ты во все места, рыгнул гость.

Старичок драматически наставляет свою двустволку:

– Не смейте меня оскорблять! В самый последний раз!! Предупреждаю: я буду стрелять!!

«Да я т-тебя, старый козел вонючий…»

– Я тебя предупреждал! Я тебя предупреждал!

Ну, и нажал. Грохот, дым! Того через весь коридор отшвырнуло – в упор ему засадил два заряда в брюхо. Вполне годные патроны оказались.