Легенды осени - [13]
Весной Альфред приехал на Восток посоветоваться с Артуром о своих видах на будущее, повидать мать и, отнюдь не между прочим, – Сюзанну, в которую был тайно влюблен. Альфред был несколько мешковат в сравнении е Тристаном и Сэмюелом, но неизменно выказывал восхищение братьями к по натуре был человеком любящим и верным. Однажды вечером он плакал перед сном, поймав себя на мысли, что хорошо бы Тристан не вернулся и Сюзанна как-нибудь полюбила бы его. На самом деле Альфред был немного простодушен, но политическая карьера поможет ему быстро избавиться от этого свойства. В Бостоне за праздничным обедом по случаю воссоединения семьи Сюзанна почти не замечала его, и его это глубоко ранило. После, во время апрельских прогулок по Бостон-Коммонс, когда у него чуть не разрывалось сердце, она была сдержанно дружелюбна. На прощание она подарила ему книгу стихов Эми Лоуэлл, из которой он, по приземленности своей натуры, ничего не мог извлечь, но надпись: "Дорогой Альфред, ты такой хороший, благородный человек, с любовью, Сюзанна" настолько воспламенила его, что во время долгой поездки домой, один в купе, он открывал обложку, нюхал надпись и дрожал, думая, что слышит ее аромат.
Еще не скрылся из виду Дар-эс-Салам, где они загрузились слоновой костью, как Тристан заболел такой сильной дизентерией, что потерял сознание за штурвалом. Первую неделю он лежал пластом с температурой сорок и пять, и море при этом так бушевало, что Асгард опасался и за капитана, и за шхуну. И не обладай они оба – Тристан и судно – сверхъестественной живучестью, лежать бы им вместе без савана на дне Индийского океана. К концу первой недели температура спала – не совсем, но настолько, что Тристан мог, по крайней мере, ходить в тропическом своем кошмаре. В снах наяву он видел врата ада и хотел войти в них, и один Бог знает, что удержало его в одну из ночей, когда он голый сидел на бушприте, как горгулья, обдаваемый теплыми океанскими брызгами, почти не охлаждавшими тело, – пока мексиканец не огрел его по голове деревянным кофель-нагелем и не уложил обратно на койку.
Тристану представлялось, что на палубе мертвецы, и у себя в каюте он пил, несмотря на температуру, и слышал их шаги. Сэмюел смеялся и говорил о ботанике, но в волосах у него был снег, и белые его волосы развевались на береговом ветру, когда они подходили к Коломбо на Цейлоне. Сюзанна появилась с голубыми крыльями, а Удар Ножа выл откуда-то с носовой волны. Он слышал их, даже видел сквозь тиковые и дубовые доски. Он не знал, где бредовый сон, а где бредовая явь, так что сны наяву и сны во сне сворой преследовали душу. Однажды на рассвете Асгард нашел его в трюме: голый, он прижимал к груди слоновый бивень и разглядывал кровавый корень, почерневший и отвратительно пахнувший Тристан вскарабкался на палубу и хотел выбросить бивень за борт, но Асгард обхватил его, и его водворили в каюту, приставив для охраны мексиканца.
В жару Тристан достиг того состояния, которого жаждут мистики, но он был плохо для этого подготовлен: все на свете, живое и мертвое, было при нем и все – одной величины; он не воспринимал каким-то осмысленным образом ни свою голую ногу на конце кровати, ни океан, под чьей крышкой вечная ночь, даже в полдень; окровавленному бивню было не место на шхуне, и выбросить его за борт значило как-то вернуть его слону. Сюзанна явилась бледным, розовым соблазнительным призраком, ее лоно покрыло его, соленое, как брызги на бушприте, и он тоже стал призраком и стал океаном, самой Сюзанной, брыкающимся конем под собой, деревом морского коня под собой, ветром, рвущим паруса, и луной под парусами, и светом темноты между ними.
К тому времени, когда они вошли в Малаккский пролив и легкий попутный ветер понес их к Сингапуру, Тристан уже выздоравливал. Слоновую кость выгрузили, не церемонясь, после словопрений на палубе, прибыльности которых немало способствовал страх китайских дельцов перед головорезами, наблюдавшими с берега за торговлей. От болезни Тристан исхудал и стал похож на трос, готовый лопнуть, но ситуацией вполне владел. Он согласился отвезти в Сан-Франциско сундук чистого опиума в сопровождении одного из дельцов, назначив за это бешеную цену. Асгард проявлял нерешительность, но за обедом Тристан поровну разделил между всеми выручку от слоновой кости, выделив долю и для деда как владельца шхуны. Он сказал, что так же будет и с выручкой от опиума, и Асгард размечтался о маленькой ферме на датском берегу, которая легко может стать его фермой. Кубинцы ликовали, представляя себе, как будут купаться в деньгах их семьи. Только Тристан и мексиканец, отрезанные от корней, равнодушно взирали на пачки денег перед собой – им не нужно было то, что покупают за деньги. Мексиканец, вероятно, думал о далекой любимой родине, где его ждала смерть. И, видит Бог, Тристан не желал ничего иного, как оживить мертвых: мозг его был остатком бойни, сожженным городом или лесом, холодной рубцовой тканью.
Шхуна направилась па север через Южно-Китайское море к сделала остановку в Маниле, чтобы взять свежий провиант и воду, В порту, пользовавшемся дурной славой, опиумный курьер запаниковал, и Тристан поставил на палубе двух кубинцев и Асгарда с охотничьими винтовками. Потом он спустился в каюту, написал короткое, но роковое письмо Сюзанне (Твой муж навсегда мертв, пожалуйста, выйди за другого) и отправил его с капитаном быстроходного парохода – он познакомился с ним, когда отправился с мексиканцем в загул. Перед самым рассветом, по дороге к шхуне, уже у порта, на них напали четверо бандитов, и они вполне могли погибнуть, но одного обезоружил мексиканец, а Тристан схватился с самым крупным. Мексиканец отсек своему голову его же собственным мачете, а остальные, кроме того, которого душил Тристан, удрали. Тристан был ранен в ногу – глубокий разрез сбоку колена рассек связку. Мексиканец наложил жгут, они с песнями добрались до лодки и впрохмель догребли до шхуны. Асгард промыл и зашил рану кетгутом, сочинив узлы на сухожилии. Пока они доплыли до Гавайев, рана зажила, но с этих пор Тристан чуть прихрамывал.
