Легенды о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола - [157]

ЧЕЙЗУ

Сомерсет, 27 марта 1959 г.

Поистине счастливый случай привел меня в это место. Вначале я думал (и писал Вам об этом), что мне потребуется какое-то время на обустройство, и лишь потом можно будет приступать к написанию романа. На деле же все вышло иначе. Работа идет полным ходом, и я теперь уже не могу понять, что меня так долго сдерживало. Здесь, среди сомерсетских лугов, я немедленно обрел истинный путь — это я Вам ответственно заявляю. Да Вы и сами все знаете… Рассуждал я примерно следующим образом:

«Мэлори создавал свою книгу для современников и с учетом того времени. Он не напускал тумана — писал четко и ясно, используя общеупотребительный разговорный язык. В результате слушатели прекрасно понимали каждое слово автора, на лету ловили каждое его замечание. Но с тех пор многое изменилось: теперь авторские ссылки на какие-то события ставят читателей в тупик, да и многие слова кажутся непонятными — ибо на смену старому языку пришел новый. Мэлори не придумывал истории о короле Артуре, он просто записал их для своего времени, и то поколение их понимало». И знаете, Чейз, здешние края благотворно подействовали на меня — я утратил страх перед Мэлори. Я больше не боюсь его и, думаю, никогда уже не буду бояться. Это вовсе не означает, что я стал меньше им восхищаться. Просто это восхищение более не является для меня сдерживающим фактором. Я почувствовал, что смогу переписать историю для своего времени. Это что касается времени. А с пространством тоже произошла любопытная история: маленький остров в серебряном море — тот самый, где разворачивается действие романа — вдруг расширился и превратился в целый мир.

И с этого самого мгновения все мои проблемы с языком сами собой разрешились — слова потекли плавным и связным потоком. Это хороший, качественный английский — энергичный, экономный в средствах, без излишней акцентуации и локализации. Я стараюсь не употреблять слова, которые могут оказаться непонятными для широкой публики. Если в сюжете, на мой взгляд, образуются лакуны, я их заполняю по собственному усмотрению. Когда мне кажется, что текст перегружен повторами, способными утомить современного читателя, я безжалостно с ними расправляюсь. Уверен, что Мэлори в свое время поступал точно так же. И все стало так просто! Я думаю, то, что у меня сейчас выходит — это лучшая проза, которую я написал за свою жизнь. От души надеюсь, что так оно и есть! В тех случаях, когда наталкиваюсь на какое-то темное место или парадокс, я предпочитаю полагаться на свою интуицию. Собственное мнение и восприимчивость нашего поколения — вот те критерии, которыми я руководствуюсь.

В настоящий момент мне даже приходится несколько сдерживать процесс творчества. Не хочу, чтобы текст катился необузданной лавиной. Предпочитаю, чтобы каждое слово было продуманным и точным, а музыка предложений ласкала ухо. Это такая радость! У меня больше не осталось сомнений, и я хочу, чтоб Вы это знали. Я смогу написать этот роман. Черт побери, фактически я уже пишу его!

«… и громко поет кукушка»

ЭРО

Сомерсет, 30 марта 1959 г.

Я уж и забыл, когда в последний раз писал Вам. Понятие времени для меня потеряло всякий смысл. Долгожданный покой, который я здесь обрел и в котором постоянно пребываю, есть нечто реальное — плотное и ощутимое, как камень в руке. Работа потихоньку движется — неспешным, мерным шагом, как тяжело нагруженный верблюд. Я получаю от нее огромное удовольствие. Возможно, сказывается длительное пребывание в подобном состоянии, а может, дело в самом Сомерсете, но только вся моя погоня за химерами осталась в прошлом. Вопросы стиля и технического мастерства — все то, о чем я раньше грезил, как о последней новинке от парижского портного — меня больше не волнуют. Теперь из-под моего пера выходят простые и честные слова, которые не нуждаются в адъективных подпорках. По правде говоря, я на такое даже не рассчитывал. Великолепное ощущение! И слова эти сами выстраиваются в предложения, в которых ощущается особый ритм — ровный и надежный, как биение здорового сердца. Звук этот ласкает мой слух. Я нахожу в нем силу и непоколебимую уверенность, которые присущи лишь безмятежному детству да спокойной, безбедной старости.

Мой перевод «Смерти» благополучно продвигается, хотя правильно ли называть это переводом? Если разобраться, то мой текст не более перевод, чем работа самого Мэлори. Содержание я сохраняю неизменным, но облекаю его в новую форму. И в этом смысле мой роман в той же степени принадлежит мне, как «Смерть Артура» принадлежала своему автору. Я говорил уже, что перестал бояться Мэлори. А знаете, почему? Да потому, что понял: я могу писать не хуже Мэлори. Вернее, так: я способен написать для своего времени лучше, чем это сделал бы Мэлори. И это нас объединяет — он тоже писал для своего времени лучше всех остальных.

Мне хочется поделиться с Вами тем ощущением радости, которое не покидает меня последнее время. Вы не поверите, Элизабет, но я специально просыпаюсь пораньше, чтобы послушать птичье пение. Знали б Вы, какие они устраивают распевки на заре! А я каждое утро сижу — по часу, а то и более, — ничем не занимаюсь, только смотрю в окно и слушаю. Это время чистого наслаждения — такой на меня нисходит мир и покой… И еще чувство, которое я не могу определить иначе, как самоуглубленность. А затем птицы смолкают. Деревня просыпается, и начинается обычный трудовой день. Я тоже потихоньку поднимаюсь к себе наверх и приступаю к работе. И знаете, что я заметил: интервал между моим праздным сидением перед окном и напряженным трудом за письменным столом с каждым днем становится все короче и короче.