Легенды мировой истории - [152]

Ну да теперь он думал об адмирале без неприязни. Какой мужчина был бы не поражен его Изабеллой! Но любила она всегда только его, и никого больше. А землю генуэзец все-таки нашел, а позднее — и золото, и много, и как нельзя кстати. Но королева в нем к тому времени совершенно разочаровалась: она порицала работорговлю, а генуэзец как раз ею и занялся. Вместо обращения индийских душ. Особенно привело ее в ярость, когда almirante[194] начал раздаривать привезенных с собой индейцев своим друзьям — как экзотических птиц, которых тоже привез с собой.

К тому же на канарском острове Гомера генуэзец времени не терял и оказался не промах — залучил-таки в постель перед своим героическим плаванием в незнаемое зеленоглазую губернаторскую вдову Беатрису де Бобадиллья, его, Фердинанда, бывшую пассию, с которой так решительно разлучила его Изабелла. Ревнива была… Как это было давно! А губернатор Перес оказался порядочным человеком, воспитал-таки его сына как своего. Интересно, сколько ему сейчас? Наглец навигатор, судя по всему, имел слабость на его, короля, женщин. Неслучайно Фердинанд перехватывал иногда его взгляд на Изабеллу…

Но он опять сбился с мысли… Да, Альгамбрский эдикт! Ну и скандал, да еще при всех, устроил тогда Торквемада! Они сидели за столом с двумя самыми влиятельными и богатыми евреями Кастильи — Абрахамом Сене-ором и Исааком Абраванелем.

Эти двое обещали отдать любые деньги, любые ценности, все, что у них было, все без остатка, за позволение евреям остаться на родной им кастильской земле. Сумма выходила гигантская — более сорока тысяч дукатов.

Фердинанд заколебался: на эти деньги можно было освободить от мавров всю Северную Африку и присоединить ее к Кастилье. Но он посмотрел на Изабеллу и понял, что решение уже принято. Об этом хорошо сказала тогда Изабелла Абраванелю: «Неужели ты думаешь, что все это на ваш народ исходит от нас? Короли — лишь орудия Бога». И прибавила, что полтора миллиона мараведи, которые задолжала этим евреям кастильская Корона, будут выплачены незамедлительно. Евреи посмотрели на них погасшими взглядами — им стало ясно, что приходили они зря…

И тогда Фердинанду вспомнились ни с того ни с сего слова эмира Боабдиля — о том, что люди часто думают, будто делают так, как хочет Бог. Когда на самом деле… Ну да что там повторять слова глупого побежденного мавра! Вот тут дверь и распахнулась, и в зал влетел Торквемада — в развевающейся рясе, с распятием в руках. Ему сказали, что Сенеор и Абраванель пытаются откупить евреев от изгнания.

Торквемада был страшен, и Фердинанд тогда подумал сначала, что он — пьян. Но потом понял, что это просто приступ нечеловеческого гнева.

«Иуда Искариот продал Христа за тридцать сребреников!! — завопил инквизитор прямо в лицо ему и Изабелле. — Я принес Его вам, может, они на этот раз дадут вам за Него повыше цену!» И грохнул распятием о стол, за которым сидели они с евреями. Те даже не вздрогнули, просто смотрели на Торквемаду. А тот, уже взяв себя в руки, в упор смотрел на него, Фердинанда, и Изабеллу… Королева тогда мертвенно побледнела, даже губы ее побелели. Она долго не могла прийти в себя после этого, молилась, исповедовалась Талавере и вечером даже согласилась выпить немного красного вина, чтобы заснуть.

Многие евреи после эдикта побежали тогда в Португалию, и король Мануэль I их принял. Португалия всегда видела в Испании конкурента. Вот потому там и приветили испанских евреев, полагая, что в них кроется секрет процветания Кастильи.

Фердинанд усмехнулся и отпил еще.

Но недолго продолжалось еврейское благоденствие в Португалии. И конец ему положила Исабель, их с Изабеллой любимица дочь. После смерти обожаемого мужа Альфонсо она едва не наложила на себя руки — перестала есть, носила только траур и густые вуали, совершенно закрывавшие лицо. Молила родителей отпустить ее в монастырь. Но тут к ней посватался новый король Мануэль. Терять союз с дружественной португальской Короной было бы для Кастильи неразумно, и Исабель уговорили остаться в миру. А она настояла на необычном свадебном подарке от жениха — изгнать из пределов Португалии всех евреев, как это сделали родители в Испании. Мануэль, благоговея перед своей благочестивой невестой, сделал бы все, что она пожелала.

Фердинанд подумал, что, отпусти они тогда дочь в монастырь, она была бы теперь жива. Он и не заметил, как мысли его обратились к самому больному — к детям. Приказал принести себе еще вина. Мятная вода остывала, он приятно хмелел. Дождь перестал, но небо оставалось низким и серым. Пряно пахло мятой от серебряного чайника и апельсинами — из сада.

Еще после смерти Альфонсо на той злополучной охоте спокойствие и уравновешенность двадцатилетней Исабель сменились апатией и безразличием ко всему. Не изменило ничего и ее второе замужество. Фердинанд смотрел на нее, когда она вскоре после свадьбы приехала к ним в Испанию, и думал, как его дочь непохожа на мать: Изабелла-старшая источала энергию, и если она находилась в комнате, то словно заполняла ее собой.

Он опять задумался. Уже о другом: несмотря на все формальные признаки их равного правления, он все равно оставался в тени Изабеллы. Всегда на вторых ролях. Но сейчас это больше не волновало его. Он не боялся таким и остаться в истории — остаться в тени самой удивительной женщины Европы. Все они были в ее тени, и всегда теперь будут. Так что — ничего страшного!