Легенды и сказы лесной стороны - [31]

Вот дождутся ватажники ночей потемнее, в челны пожитки снесут и Аксена за собой позовут:

— Давай с нами, дедка Аксен! В челне места хватит!

И скажет в ответ старый разбойник, вожак волжской вольницы, о коем песни сложены:

— Куда мне старому до Макария! Налетят из-за Волги вороги, а обороняться силы нету. Пусть уж я здесь, на Узоле, помру, не от басурмана, а от своей православной смертушки!

Последние короткие и светлые ночи стоят. Пробегут еще две-три недели, и день быстрее на убыль пойдет, а ночи с каждым заходом солнышка темнее и длиннее станут. Но невесело Сарынь Позолоте у моря погоды ждать. А молодцы-ватажники день и ночь лежали да раны свои потуже перевязывали. И все были за то, чтобы до темных ночей подождать. Эх, атаман Сарынь Позолота! Знал бы да ведал ты, что вот в эту теплую ночь догорают последние головни от келий инока Макария, твоего побратима! Половина монахов порублена, другие с игуменом в полон захвачены и за Волгу переправлены до татарской орды. Не ждал бы ты, атаман, темных ночей!

4

Всего-то три дня и три ночи довелось отдохнуть молодцам атамана Позолоты, как вместе с передовыми басурманами прилетела к Новгороду низовскому недобрая весть о разгроме монастыря на Желтой воде. В ночь тронулся в путь Сарынь Позолота. Молча глядел старец Аксен вслед уходящим челнам. Нет, не согласился он поехать ко Макарию. Ждал он этой беды, чудилось ему, что так будет.

Быстро неслись челны вниз по воде. К полуночи под Дятловы горы приплыли и, крадучись, зашли в тень от берега. Пусто и тихо было в ту ночь на нижегородском берегу. Только псы завывали на верхних посадах, чуя дикий басурманский дух. У Зачатьевской обители придержали разбег челнов. Сарынь Позолота на берег вышел и обухом бердыша постучал по днищу монастырского челна. Гулко, как исполинский барабан, загрохотало дно перевернутого челнока. И так три раза пробарабанил атаман по днищу челна. И стоял, прислушиваясь. Вот в сумраке чуть слышно стукнула щеколда, скрипнули ворота. Вся в черном, под черным платком-шалью быстро спустилась тропинкой к берегу женщина. Подошла к атаману: «Вот это на выкуп страдалицы Оганьки. Не пристало русской жене у татарина ноги мыть! — сказала и совсем тихо, на самое ухо: — Ниже по берегу баржа баскака ханского. Заглянул бы».

Устремились челны вниз по течению. Вот и баржа чернеет, прижавшись к берегу. Позолота с пятерыми молодцами прямо с челнов поднялись на нее. Но чуткий баскак с двумя воинами были уже на ногах. В схватке скоро упали два воина, но храбро отбивался баскак Хайрулла. А как понял, что его живым взять хотят, в слепой ярости махнул за борт посудины. Однако достал его на лету бердыш ватажника. Скоро шапка рысья выплыла, но сам баскак так и не показался. Соскочили тогда ватажники в челны и поплыли вниз, вглядываясь в ночь. А как от зари чуть посветлело, увидели все, что на песке у самой воды человек лежит. Выскочили тут трое, подбежали к нему, повернули вверх лицом, оглядели.

— Это он, наш татарин. Живой, тащи его, молодцы!

В нос челна бросили кошму, уложили вражину, своей одежкой прикрыли и снова за весла взялись, понукая челны вниз по реке. Уже пропали позади и Дятловы и Беломошные горы, когда совсем рассвело. А два челна все стремились вниз. И только когда на Волге вдали показались первые рыбари, челны свернули в старицу и затаились в кустах. Тут им пережидать надобно было весь долгий день.

В полдень атаман Позолота хмуро взглянул на басурмана, вспомнил свою последнюю схватку на барже баскака Хайруллы, родного сына его старого врага Хабибулы, и приказал ватажникам:

— Обрядите рану, перевяжите. Смените подстилку да укройте. Берегите его пуще глаза, он нам пригодится!

И другую ночь плыли, подгоняя челны. И только успели с Волги в Желтоводье заплыть, как совсем обвиднелось. Причалили, вышли из челнов, огляделись кругом. Ничего не уцелело от гнезда инока Макария. Ни стены частокольной, ни церковушки, ни келий, ни меленки. Остался только закут земляной у воды во черемуховых зарослях, где рыбарь Варнава с челноком приставал и ночевал, когда рыба в снасти дуром шла. Чуть-чуть видна она была сквозь кусты. Заглянули туда — и землянка пуста, только дымился остаток костра, да висела на шестах мокрая сеть. «Кто-то тут ночевал!» — поняли ватажники. И негромко так позвали они тогда:

— Эй, кто тут есть? Покажись!

Но никто не откликнулся. Только с пожарища вдруг ворон взлетел и на сосну уселся, встряхнув перьями. За Волгой конь заржал, визгливо, со злом. «Басурманский конь, — подумали ватажники, — наши кони ржут радостно!» И всем на сердце печаль легла. Там, на Оленьей и Лысой горе, тоже чернели головки. И безлюдно было, словно все вымерло. Встревоженный ворон снялся с сосны, стороной людей облетел и за Волгу направил полет, скликая товарищей. А позади, из кустов черемуховых, вдруг послышалось:

— Подумалось, опять басурмане, ан наши пришли!

Хорошее место выбрал рыжий Варнава для своей закутки. Закопался в землю на крутом берегу, за черемухой, как за темным пологом. По Волге близко проплывут, а ее не увидят. И с речки Керженки не разглядеть. А ему с крыши своей земляночки далеко видать. А внутри ее и пол, и потолок, и стены сосновые тесаные, как в хорошей мордовской избе. И нары широкие вдоль стен — и себе, и помощникам из послушников. Вовремя он увидал и эти два челна, когда они по Волге подплывали и в устье Керженки заворачивали. Да не поверил глазам своим, что это челны Сарынь Позолоты, побратима Макария. Вышел он к ватажникам таким же могучим и рыжим рыбарем Варнавой, каким был в Печерской обители, только обветренным и усталым.